В последние годы в связи с переключением общественного внимания сперва на «Аль-Кайеду», а затем на «Исламское государство» (ИГ) некогда бывшее у всех на устах движение «Талибан» несколько отошло на второй план. Однако в последние недели оно косвенным образом вновь напомнило о себе в двух интересных сообщениях.
Во-первых, еженедельник Spiegel сообщил о том, что с потоком беженцев, устремившимся в Германию с 2015 г., в страну, вероятно, прибыли многие тысячи бойцов-талибов. По крайней мере, они сами заявили об этом в ходе рассмотрения их заявлений о предоставлении убежища. Федеральное ведомство по делам мигрантов и беженцев не исключает, что часть из них просто «примазывается», стараясь таким образом избежать депортации (в Афганистане бывшим талибам грозит смертная казнь). В то же время Генпрокуратура ФРГ сообщила о том, что ведет в связи с этим более 70 дел по подозрению в причастности к террористической деятельности. В ближайшее время первые обвиняемые предстанут перед судом в Берлине и Кобленце.
Во-вторых, недавно о «Талибане» напомнил и Владимир Путин, предложивший наладить с ним конструктивное взаимодействие. Предложение это неоднозначное, однако не лишено определенной логики. С одной стороны, изоляционисты и ультрарадикальные пуштунские националисты из «Талибана» – естественные враги ИГ. С другой – путинской России хорошо знакома концепция «замирения» исламско-националистического проекта и маргинализации глобально-исламского джихадистского проекта: фактически именно это Путин реализовал в Чечне.
Значит ли это, что следует сесть за стол переговоров с талибами? Для ответа на этот вопрос нужно реально понимать, что представляет собой «Талибан», о котором ходит немало мифов, в том числе выдуманных самими талибами.
«Талибан» и исламский терроризм
Первый миф гласит, что «Талибан» – это часть глобальной исламистской террористической сети, движение, близкое к салафизму, а талибы – прежде всего мусульмане-фундаменталисты, которые руководствуются шариатом в самой строгой форме.
Это не так. Талибы – прежде всего пуштунские националисты, причем проект их национализма отчасти прописан в своде законов Пуштунвали, а частично создан пакистанскими богословами и пакистанской же разведкой. Между исламом и пуштунскими «народными массами», живущими в основном по адатовским (адат – пережиточные нормы доисламских правовых комплексов, а также реалии правовой жизни, не отраженные в шариате. – Ред.) «понятиям», сложился своеобразный симбиоз: в мирное время ислам ведет себя сравнительно тихо, и его роль в афганском обществе является в основном педагогической; как только начинается война или в Афганистан приходят незваные гости, не ищущие убежища и не просящие о помощи, пуштуны начинают бурлить и требовать войны. Не очень образованное и постоянно раздираемое межплеменными спорами и кровной враждой пуштунское общество обращается к организованным и «заточенным» под джихад религиозным структурам. Исламские богословские и образовательные учреждения моментально ставят под ружье тысячи сравнительно профессиональных партизан-моджахедов, создавая «скелет», идейно-стратегическую опору для джихада.
Относительно тихое поведение исламских структур в афганском обществе в мирное время – штука крайне опасная. Фактически они играют роль спящего подполья, которое в любой момент может проснуться и атаковать, если сочтет, что власть в стране не соответствует пуштунским интересам, или захочет изгнать из страны гостей, которые не нравятся муллам.
С подобным явлением в свое время столкнулся светский Иран, когда против шаха вдруг выступили десятки тысяч неграмотных религиозных фанатиков, стоило только Хомейни и его образованным соратникам высадиться в Тегеране. Очень похожая ситуация сложилась в 1990-е на Кавказе, когда Чечня, казавшаяся вполне светской после социалистических экспериментов, внезапно исламизировалась, а «светские» чеченцы, в особенности полевые командиры и руководители Ичкерии, которые еще недавно были военными, милиционерами, студентами, простыми советскими рабочими, литераторами и даже ворами в законе, внезапно превратились в сторонников «исламского благочестия».
Ислам, будучи одновременно и морально-этическим кодексом, и политико-финансовой программой, и набором религиозных догматов, очень качественно маскируется и умеет подолгу находиться в подполье. Причем он легко проникает даже в закрытые сообщества. Здесь можно вспомнить проект «Зинданистан» – сеть тюремных джамаатов, которая действует в Нигерии, Египте, некоторых европейских странах. Да и в США, очевидно, с учетом контекста идеологии Black Power, синкретических «черных» верований и леворадикального афроамериканского политического опыта, тоже скоро появится сеть группировок, переходящих в ислам. Это может привести к появлению нового крупного криминального-политического игрока, если администрация Трампа не возьмет ситуацию в свои руки, не выбросит на помойку большинство идей, считавшихся «святыми» начиная с 1960-х, и не сконструирует новые социально-культурные, субкультурные и полицейские практики.
Возвращаясь к «Талибану»: его основу, по мнению многих исследователей, составляли религиозные, консервативно настроенные пуштуны из небогатых или бедных слоев населения. Многие из них бежали в соседний Пакистан, когда в Афганистане началась война, после ухода СССР перешедшая в масштабный гражданский конфликт. Также к «Талибану» присоединились муллы, многие представители афганской армии, часть моджахедов и активно помогавшие талибам пакистанцы. После победы исламских сил в стране немедленно объявилась «Аль-Кайеда», однако отношения между ней и «Талибаном», вопреки распространенному мнению, были натянутыми. Талибы укрывали у себя часть боевиков «Аль-Кайеды», поскольку кодекс Пуштунвали предписывает помогать беженцам, однако к глобалистским мечтам арабов пуштуны относились настороженно. Помощь принимали, но глобализироваться по салафитскому типу не спешили. К тому же важнейшую роль в создании идеологии «Талибана» играл Пакистан, а у него есть свое видение исламской геополитики и собственного места в регионе, и оно сильно отличается от видения монархий Персидского залива. Тех арабов, которые не были беженцами, талибы с трудом терпели ради профита. Вообще же, отношение пуштунтов к чужакам, особенно лезущим со своими «проектами», крайне нетерпимое. Исследователь Хассан Аббас так сформулировал суть пуштунского национализма: «Незваному гостю никогда не рады». Причем в разряд незваных гостей у пуштунов, особенно заряженных брутальными национал-исламистскими идеями, могут попасть и собственные сограждане: талибы не раз устраивали этнические чистки.
С запретом песен и стихов сложилась следующая ситуация. Жесткие запреты начали вводить еще при коммунистах. Талибы не сделали ничего нового: они поддержали запрет, однако поэзия продолжала существовать и даже публиковалась на сайте талибов. По радио в основном звучали песни-тарана, исполняемые распевным высоким голосом без музыкального сопровождения и носящие не только религиозный, но и патриотический характер. Однако, несмотря на прямой запрет музыки, «Талибан» постоянно сталкивался с противодействием этому, поскольку пуштуны – чрезвычайно музыкальная и «поэтическая» нация.
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь