Еврейское переселение из мест, отстоящих от Каинска на тысячи верст, имело своей причиной переизбыток еврейской бедноты в европейской части Российской империи. О высоком проценте нищих евреев говорил в своей записке витебский генерал-губернатор Дьяков. Он указывал, например, на то, что отсутствие покупателей разоряет евреев – владельцев мелких лавок и делает безработными еврейских ремесленников: «В одном только Могилеве, сколько известно, более 600 портных, тогда как достаточно 100-й доли сего числа по общей массе людей, имеющих нужду в их мастерстве».
Еврейские семьи стремились вырваться из нищеты любым путем, включая переселение в неведомые края. Чтобы попасть в Сибирь, иные иудеи даже намеренно оговаривали себя, признаваясь в совершении преступлений, за которые полагалась высылка.
К 1835 г. на всю Сибирь, по данным МВД, приходилось не более 700 евреев. Иудеев сначала пригласили в эти края, затем стали отзывать и перенаправлять в Херсон и другие места. Разница по времени между двумя высочайшими указами составила 1 год и 45 дней: 12 ноября 1835 г. Николай I распорядился выделить для поселения евреев пять участков казенных земель в Тобольской губернии и Омской области, а 5 января 1837 г. Комитет министров выпустил циркуляр «О приостановлении переселения евреев в Сибирь». К тому времени из разных губерний России уже прибыло около 1200 евреев, сотня еще находилась в пути, а в канцелярии МВД имелись списки более 3000 потенциальных переселенцев. Кампания 1835–1836 гг. вошла в историю как, мягко говоря, самая малопостижимая акция российской власти по решению еврейского вопроса.
Официальная точка зрения такова: власть устрашилась роста криминалитета. Дескать, этот предприимчивый народ, опираясь на своих наводняющих Сибирь собратьев, мог планировать контрабанду природных ресурсов в центр страны. К тому же многие помнили, что раньше евреи оказывались за Уралом по решению суда и направлялись туда в качестве ссыльных и поселенцев.
Считалось, что евреи – люди ненадежные, так как «по роду жизни удалены от всякого хозяйства и по развратному поведению не могут быть полезны тамошнему краю». Более того, бытовало мнение, что евреи, попади они на горные заводы и гранильные фабрики, в силу особой сообразительности могли организовать хищения драгоценных металлов. Засуетилось и православное духовенство: иудейская удачливость в хозяйствовании могла настолько смутить адептов Иисуса Христа, что те оказались бы готовыми принять и еврейский образ жизни, и – не приведи Господь! – иудаизм. К тому же, как писал историк А. Р. Ивонин, «еврейская семья опережала в своем развитии православную». Так возникла полицейско-поповская формулировка: угроза криминально-духовного растления иудеями местного населения.
Несмотря на антисемитские настроения власти, евреи быстро находили общий язык с неевреями: русские, заселявшие Зауралье в XVII–XIX вв., сами были пришлыми. Это определяло толерантность местного населения, которое «варилось» в общем котле конфессий и традиций. На таком пестром фоне евреи не выглядели чужаками и становились частью сибирского социума, сохранив черты национально-конфессиональной идентичности.
Сибиряки с удивлением отмечали оживление, едва евреи начали преобразовывать Каинск. Что привлекло их в глухомани? Богатства недр, лесов и рек, ставшие локальным, а затем, с появлением Сибирского тракта, трансконтинентальным товаром. По оживленной дороге, огибая колонны каторжников, в европейскую часть России переправлялись дичь, рыба, меха, золото. Развитие промыслов и горного дела подстегивали еврейскую сметку и знания. Привычные начинать жизнь с чистого листа, они видели в этом обстоятельстве приглашение к эксперименту.