Его дедушка и бабушка по маме родились в местечке Городок в Белоруссии. Дедушка Гирш умер очень рано – в 36 лет, оставив вдову и шестерых сирот – четверых сыновей и двух дочерей. Жить стало очень трудно, но родные об этом не рассказывали.
Из Белоруссии – из деревни Белодедово Городокского района – был и род по отцу. Имелось у них свое хозяйство и производство: выделывали кожу и держали лошадей. Отец, Давид Лейбович Пескин, был по тем временам грамотным человеком – окончил хедер – и уже при советской власти работал секретарем в сельсовете.
Где-то в середине 1920-х гг. отец женился, после чего родители переехали в Ленинград и поселились у папиной сестры. Она жила на Лиговке в доходном доме и содержала что-то вроде столовой: готовила обеды для извозчиков и этим жила. Отец пошел чернорабочим на стройку (в частности, строил здание Кировского райсовета), а маму взяли на фабрику, где делали различные значки и ордена.
Лев Давидович родился уже в Ленинграде в 1928 г. (его старший брат появился на свет тремя годами ранее, еще в Белоруссии). Но вот что младший отчетливо запомнил. В Ленинграде было очень много китайцев. Они держали будочки, где продавали игрушечные пистолеты и другие игрушки. И вдруг – буквально в одночасье – году в 1932-м или 1933-м они все исчезли. Поразительно, но куда и как все они исчезли?..
Затем настал черед поляков. В доме на Лиговском проспекте, где жили Пескины, было очень много поляков. Но в 1936 г. их начали преследовать, и они стали исчезать. Кто же следующий?
Следующим, судя по подслушанному разговору между родителями, мог быть кто угодно. Управдом по дружбе поделился с отцом: ему велено найти несколько «врагов народа». Все остальное было бы уже не его дело.
Аресты происходили ночью, и каждый вечер около дома останавливался «черный ворон» – закрытая машина НКВД. Но Пескиных это тогда не коснулось.
Лева пошел учиться в восемь лет – в первый класс 8-й ленинградской школы. Окончил он в ней пять классов, но вот что запомнилось на всю жизнь. Еще в первом классе один из мальчишек бросил ему: «Жид-еврей продавал червей». Лева заплакал, и тут подошел воспитатель – учитель географии – и спросил: в чем дело, почему плачешь? Услышав про «червей», ухмыльнулся и отошел, ничего не сказав.
Но постоянного или безудержного антисемитизма в школе все же не было. А во время блокады он и вовсе не чувствовался. В своем классе Лева был единственным евреем. Впрочем, в блокаду никто не учился как следует: в школу какое-то время ходили по привычке, а потом перестали.
«Когда началась война, – рассказывает Лев Давидович, – мы были в городе. 20 июня пошли в кинотеатр „Молот“ на Разъезжей. Там показывали киножурнал „Если завтра война“, то есть что-то уже было известно или висело в воздухе. Начались бомбежки и обстрелы. Когда немцы подошли ближе, то начали обстреливать город из дальнобойных орудий, и это было пострашнее бомбежек, ибо непредсказуемо. Во время бомбежки немцы сбрасывали много зажигательных бомб. Бомбы были магниевые, от килограмма до двух, они не взрывались, но, если их не потушить, они моментально все охватывали огнем.
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь , заказать ознакомительный экземпляр здесь