Трагическое мироощущение, зародившееся в один из самых мрачных периодов европейской истории, породило философию действия
В ночь пасхального седера 1940 г. в оккупированной немцами Варшаве, в квартире лидера левых поалей-сионистов Шахне Сагана, на пятом этаже дома на улице Новолипке, собралась компания еврейских общественных деятелей, журналистов и ученых. При свете свечей сидели они у праздничного стола, отправляя древний национальный ритуал.
«Благословен ты, Господи Боже наш, царь вселенной, избавивший нас и избавивший предков наших из Египта. Да сподобит нас Господь дожить до грядущего праздника, дабы мы веселились по поводу сооружения града Твоего». Эти слова библейского славословия были исполнены для них особого горького смысла. Никогда еще не казался таким далеким от свершения их сионистский идеал, никогда нация не находилась так близко к грани полного истребления. Рационалисты, воспитанные на идеях европейского просвещения, они были лишены веры в чудо, жившей в сознании народном. Все, чему они поклонялись всю жизнь, исчезало. Сионизм – лишь голая идея. Социалистический идеал скомпрометирован империалистической политикой Советского Союза. Западная демократия беспомощна перед лицом «коричневой чумы».
Поступательное движение истории привело к трагическому финалу – разгулу варварства, возврату в средневековье. История не просто остановилась. Она пошла вспять. Мир безумен. Опору можно искать лишь в самом себе, в своем внутреннем мире. Все исчезает, остается лишь индивидуальность как она есть, какой сложилась. Надо черпать силы в своей душе, следовать ее движениям, непосредственно различая добро и зло. Надо противопоставить инстинкту варварства инстинкт гуманизма, обособив личность в этом хаосе мятущегося мира. Да, все кругом безысходно, лишь человек должен оставаться человеком.
Честолюбивый юноша
Это настроение становилось всеобъемлющим. За сотни километров от улицы Новолипке, в парижских литературных домах, оно оформлялось в философию существования (существование по-французски – existence), проникнутую тем же самым трагическим мироощущением.
На протяжении 1941–1944 гг. – этих трех самых мрачных лет в истории Франции – появились три совершенно разнородных по жанру литературных произведения: новелла Антуана Сент-Экзюпери «Военный летчик», эссе Альбера Камю «Миф о Сизифе» и объемистый философский труд Жан-Поля Сартра «Бытие и ничто», определившие основные постулаты и принципы французского экзистенциализма, которому во второй половине XX в. суждено было стать одним из самых влиятельных философских учений. До наибольшей аналитической чистоты оно доведено в работах Сартра. Впоследствии не только работы, но и биография их создателя, его личность стали предметом тщательного и всестороннего изучения.
Родившийся в 1905 г. и потерявший год спустя отца, Жан-Поль рос в семье деда с материнской стороны – профессора Шарля Швейцера. Знаменитый философ и миссионер, глашатай христианского гуманизма Альберт Швейцер приходился Сартру двоюродным дядей.
Мальчик был безобразен, как Квазимодо: маленького роста, с редкими волосами, с косящим левым глазом и бельмом на правом. Психолог мог бы назвать всю последующую жизнь будущего философа гиперкомпенсацией уродства. Именно вследствие своего безобразия он должен был возвыситься над толпой, стать самым неотразимым среди красивых и самым умным среди умников.
Михаил РУМЕР
Мыслящий человек всегда сознает, что его представления о мире ограничены, что появление каких-либо новых фактов или идей может породить у него сомнения. Мыслящий человек никогда не может знать с полной уверенностью, куда приведет его мысль. Он открыт для нового, и потому может показаться непоследовательным.
Однако есть люди, для которых самым притягательным духовным ориентиром оказывается камень. Он прельщает их своей устойчивостью, своим постоянством. Они хотят быть твердыми и непроницаемыми, они не желают меняться: ведь кто знает, куда могут завести изменения... В этих людях живет первозданный страх перед истиной и перед собственным «я». В сущности, они боятся даже не столько истины, о существовании которой зачастую вообще не подозревают, сколько форм, в которых она может быть высказана, – форм объекта с неопределенным количеством измерений. Существование таких форм угрожает их собственному существованию – ведь они стремятся ко всему немедленному, сиюминутному. Они нуждаются в знаниях не приобретенных, а впитанных с молоком матери. Испытывая страх перед самим процессом мышления, они выбирают для себя такой образ мыслей, в котором познанию и исследованию мира отведена самая скромная роль; такой образ жизни, при котором от них никогда не потребуется ничего сверх того, чем они уже владеют, и в ней никогда не появится ничто новое.
Именно к этому психологическому типу относится антисемит. Конечно же, не евреев он боится на самом деле. Антисемит боится самого себя, собственного сознания, своей свободы, своих инстинктов, необходимости признать свою личную ответственность. Он боится одиночества, перемен, которые, как он догадывается, могут с ним произойти, он боится общества, боится жизни. Он боится всего, кроме евреев.
Антисемит – это трус, который не хочет признать свою трусость, это пугливый убийца, который не решается поддаться своему влечению к крови и в то же время не в силах избавиться от него. Но если речь идет о насилии не над живым, конкретным человеком, а лишь над неким образом, существующим в воображении или на бумаге, или, скажем, об убийстве сотен тысяч, миллионов людей... Это совсем другое дело.
Жан-Поль САРТР
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь