Моя довоенная соседка тетя Броня говорила о нем с пиететом: «Дос из а гройстер идишер шпилер фун Мóсквэ!» А я, захлебываясь от восторга, просвещал сверстников: «Зускин – это же тот самый Пиня из „Искателей счастья“!» И цитировал общеизвестные реплики «короля подтяжек» из любимого кинофильма. Откуда мне было ведать, что потрясающему актеру с амплуа еврейского комика вслед за великим трагиком Михоэлсом – его другом по жизни, учителем и партнером по сцене – суждено стать жертвой кровавого сталинского террора. Годы спустя я многое узнал о творческой биографии и трагическом финале жизни этого выдающегося деятеля еврейской и мировой театральной культуры.
Младые лéта лицедея
Его отец Лейб Зускин хотел заниматься науками, любил литературу, но дед заставил его стать потомственным портным. Окончив Дрезденскую академию мод, Лейб вернулся в родной Поневеж Ковенской губернии (ныне Паневежис, Литва). Женился на Хае-Ривке (в девичестве Сипель), и 16 апреля 1899 г. у них родился сын Вениамин (Биньо́мен). Вечерами папа читал своей семье из восьми человек рассказы Шолом-Алейхема, оттеняя смешные моменты дискантом, а драматические – густым басом. Был он человеком добрым и создал благотворительное общество «Помощь для бедных и больных евреев». «Отец многодетного семейства, сам в постоянных заботах, он, понятно, не имел возможности как следует отдаться этому делу и потому очень страдал, – вспоминал Вениамин Зускин. – Когда я подрос и научился писать, папа усадил меня за толстые книги общества, и мне приходилось каждый день по нескольку часов записывать прихожан, которые нуждаются в бесплатных лекарствах, и выдавать им талоны в аптеки и к врачам».
Но самое почетное место в доме занимал тот самый дедушка, оставивший в характере внука глубокий след, который позже помог ему блестяще исполнить этюд на вступительных экзаменах в театр и проявился во многих его сценических образах. Этот портной-патриарх был своеобразно одаренным человеком. Он любил свое ремесло и при раскрое одежды напевал еврейские «лиделах». Был остроумен и великолепно пародировал окружающих. Его подвижность, мимику, чувство юмора и ритма унаследовал внук Вениамин. Мама Рива даже жаловалась мужу, что «старик портит ребенка своим шутовством и кривлянием».
Веня свободно владел родным идишем, литовским и русским языками, прекрасно знал обычаи и нравы местечковых жителей. «Все детство я жил не столько моими личными переживаниями, сколько переживаниями еврейской бедноты нашего города, – рассказывал Зускин. – И с детства я не оставлял мысли о поступлении на еврейскую сцену». Смышленому мальчику не было и пяти лет, когда его отдали учиться в хедер, где он легко осваивал азы иврита и иудаизма, завоевал авторитет среди сверстников, искусно изображая голосом и жестами зверей и птиц, соучеников, ребе и его жену, за что получил кличку Нёмка-шут. Меламед не обижался на озорного мальчика – он и сам любил повеселиться. А на улице Веня разыгрывал перед зрителями цирк: ходил на руках, кувыркался и строил гримасы, подражая клоуну. Один из трюков завершился тем, что, прыгнув с высокого дерева, он прикусил до крови язык, после чего начал заикаться (лишь на сцене удавалось говорить отчетливо).
В 12 лет Вениамина приняли в реальное училище, а в 1915-м евреев Прибалтики выслали из фронтовой полосы на восток. «На сборы дали несколько часов, потом мы под градом и дождем лежали несколько суток около вокзала. Там люди и рожали, и умирали», – вспоминал позже актер. Семья Зускиных попала в Пензу. Веня продолжил учебу в местном реальном училище «для лиц мужского пола» и по-прежнему пародировал учителей. В трудные времена он материально помогал родителям, подрабатывая в художественной мастерской – рисовал вывески, плакаты, афиши. Вступил в Еврейское культурное общество, участвовал в любительской театральной студии, ставил водевили и с успехом читал рассказы Шолом-Алейхема. В 20 лет Вениамин Зускин окончил полный курс училища, переименованного в «единую трудовую школу 2-й ступени». Ему предложили место в труппе русского театра, но он был вынужден отказаться. Отец возражал против его увлечения сценой: «Артист – это несерьезно». Да и сын посчитал, что прежде всего надо получить высшее образование. Поступил в Горный институт в Екатеринбурге и вскоре стал там членом драмкружка на идише. А через год, узнав от друга об изобилии в Москве театральных студий, подал документы на перевод в столичный Горный институт. Стипендии на жизнь не хватало, и по вечерам приходилось работать грузчиком.
Галерея ярких сценических образов
Среди 20 театральных учебных заведений Москвы была студия Еврейского камерного театра (ЕКТ) под руководством режиссера Алексея Грановского (Абрама Азарха). Узнав об этом, Вениамин Зускин в декабре 1920 г. явился на приемные экзамены и экспромтом представил комиссии пантомиму-миниатюру. Вот впечатления одного из экзаменаторов: «К столу, стоявшему посереди комнаты, робко подошел юноша, внимательно осмотрел его, стал втягивать голову в плечи, зажмурил левый глаз, закусил верхнюю губу, вытащил из внутреннего кармана очки, дыхнул на них, вытер стекла краем рубашки, надел очки на кончик носа и... превратился в сутулого старичка. Потом широким жестом рук погладил стол, будто на нем лежит большой кусок ткани. Снял с шеи портновский сантиметр и под собственный напев начал измерять материал. Вытащил из карманчика мелок, лизнул его языком и стал чертить детали выкройки. Но где же ножницы? Он лихорадочно ищет их, стучит по столу и находит. Начинает раскройку, не всегда удачно манипулируя ножницами. Затем вдевает нитку в иголку, торчащую в лацкане жилетки, сметал прикроенное, снял очки, выпрямил спину и снова стал застенчивым пареньком... Сценка всех изумила тем, как точно абитуриент перевоплотился в образ портного и как убедительно оперировал он призрачными предметами».
Зускин сразу же был принят в студию ЕКТ, а через три месяца – в труппу театра. А этюд «Старый портной» много лет входил в его концертный репертуар как один из лучших номеров. В апреле 1921-го Вениамин вступил в брак со сверстницей Рахелью Голанд, тоже беженкой из Литвы. У них родилась дочь Алла, но в 1927 г. семья распалась и Рахель с ребенком эмигрировала в Канаду. Вениамин вторично женится – на юной актрисе Эде Берковской, родившей дочку Тамару. В театре Зускин тесно сблизился с Соломоном Михоэлсом, который высоко оценил его талант: «Это актер с необыкновенным, блестящим дарованием. Природа его бесконечно одарила; в первую очередь, она дала ему колоссальное обаяние». Вместе они участвовали в премьере Грановского в Москве – «Вечер Шолом-Алейхема» в художественном оформлении Марка Шагала (Михоэлс играл Менахема-Мендла, Зускин – болтливого еврея).
В репертуар театра Грановского входили в основном пьесы на идише о жизни захудалых еврейских местечек. Их героями были святоши, лицемерные богачи и задавленные нуждой веселые бедняки. Для постановок в ЕКТ были характерны гротеск, шарж, ирония. Большое внимание уделялось ритмике, интонации, жесту, стилизованным костюмам и декорациям. Вениамин Зускин ежегодно получал новые роли, чаще – второго плана: Рувен, брат Уриэля Акосты в пьесе Гуцкова (1922); бадхен (сват) Шолом в «Разводе» по Шолом-Алейхему и Шлёмка в «Боге мести» Аша (1923). А в новогоднем представлении «Три еврейских изюминки» Добрушина (1924) он выступил в трех ипостасях: Принца, Негра и Хасида. В спектакле «Приключения господина Журдена» по Мольеру (1925) Зускин играл учителя танцев...
Давид ШИМАНОВСКИЙ
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь