Я долго не решался писать о Толстом. Никакой другой автор не имеет для меня такого значения, как Толстой, никто не вызывает такого резонанса с моим внутренним строем, как он. Собственно говоря, мой внутренний мир во многом создан Толстым. Перечитав массу книг, я продолжаю считать «Смерть Ивана Ильича» недосягаемой вершиной мировой литературы. Но я взялся писать этот очерк, разумеется, не для того, чтобы возвести Толстого на пьедестал; Толстой в этом не нуждается.
***
Толстой, как никто, понимал, что в человеческой душе раскачивается страшный маятник, вознося ее на вершины праведности и доброты лишь затем, чтобы с легкостью сбросить в беспримерную пакость. И более того, именно когда тебе почудилось, что ты наверху, берегись, знай: на самом деле ты по уши в грязи. Конечно, Толстой все это «вымотал» из собственной души, его беспримерные дневники тому свидетельство; только ленивый и нелюбопытный не ухмылялся над этими дневниками: ишь ты, классик, а душа почернее моей. Загляните в собственную душу и перестанете ухмыляться. Как ни странно, Толстой близок первым учителям хасидизма, предпочитавшим грешника, знающего, что он грешник, праведнику, знающему, что он праведник.
***
Невозможно представить себе Толстого, пишущего биографию Канта, по прогулкам которого десятилетиями жители Кёнигсберга сверяли часы. У толстовского маятника иная амплитуда. Князь Касатский превращается в благолепного старца отца Сергия; можно не сомневаться, что Толстой не даст нам любоваться его праведностью. От духа Касатского осталась лишь выпотрошенная оболочка.
Князя Андрея возрождает к жизни Наташа; будьте уверены: ничего хорошего его не ждет. Вроде бы кругло заканчивается эпилог к «Войне и миру», но мы-то знаем, что впереди маячит виселица на кронверке Петропавловской крепости с пятью трупами.
Это, в сущности, – библейский подход к жизни. У праотца Авраама наконец появляется наследник, но какое страшное испытание ждет отца и сына. Яаков покидает Лавана, со чады и домочадцы возвращается в Израиль, можно перевести дух, но немедля приключается история с Диной, а затем братья продают Иосифа. Вот евреи получают Тору, восходя на пик бытия, и что же: немедля всплывает золотой телец. Царь Давид завоевывает Иерусалим, Шломо возводит первый Храм, отчего бы не расслабиться. Нет, жди беды, и точно – раскалывается еврейское царство.
В параллель с внутренним маятником раскачивается маятник внешний, маятник судьбы. Чаще всего они движутся в противофазе: наибольшее просветление нам доступно в нижней точке качания маятника судьбы, когда на голову валятся тяжкие испытания; хуже всего душа переносит успех.
***
Толстого наградил Вс-вышний поразительным художественным гением, но в придачу к этому дару он получил ужасный довесок: он видел людей такими, как они есть. Хуже всего то, что он так видел и близких. Толстой записывает в дневнике (цитирую по памяти): «В комнате сидят два бородатых мужика и играют в винт. Это мои сыновья». Сочетание этих даров породило феномен Толстого; хорошие чувства, как известно, порождают скверную литературу.
Так видеть людей можно только не любя их; тех, кого мы любим, мы не знаем. В этом тяжкая личная драма Толстого. Он, согласно своему учению, хотел бы любить близких, а ему это было не дано, он их знал. А тщетность любви «от ума» была Толстому известна лучше, чем кому-либо другому. В «Войне и мире» он напишет: «Только непроизвольные движения души имеют смысл».
***
Эдуард БОРМАШЕНКО
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь