Как ни странно, но лагерной литературы в России немного, особенно, если учесть, что десятки миллионов людей прошли через ГУЛАГ. Этой теме была уготована странная судьба. После солженицынского Ивана Денисовича, казалось бы, снявшего табу, появлялись, как правило, рассказы о коммунистах, которые и в лагерях оставались коммунистами. Мало-мальски правдивое отображение жизни «архипелага» встречало отпор и запрет аппарата: «Зачем? Ну, было… Тревожить-то людей не надо». Уж после 1985-го, в разгул перестройки, о чем только не писали… А об этом – несколько документальных повестей, из которых больше всего запомнились «Черные камни» Анатолия Жигулина. Теперь в ход шли иные аргументы: «Читатель устал. Надоело. Сколько можно...» Разве что движение «Мемориал» малыми тиражами издавало сборники документов, тонувшие в море коммерческой литературы.
Мне удалось напечатать лагерные записки отца в 1989-м. Он был профессиональным журналистом, которого многие знали и любили в литературной Москве. До 1938-го работал в «Комсомольской правде», после 1954-го – в разных газетах, последние 20 лет – в «Литературке». В промежутке были 16 лет лагерей и ссылок. Свой лагерный монолог он писал в 1970-е, без всякой надежды на публикацию – для ВНУКОВ. Умер он в 1981-м. А в конце 1980-х я привел в порядок РУКОПИСЬ и начал ходить с ней по журналам. Опубликовал воронежский «Подъем». Правда, с сокращениями. Под сокращение попала и главка, которую я предлагаю вниманию читателя «ЕП».
Михаил РУМЕР
Утро в бараке начинается так. После подъема зэки, привычно и неторопливо накрутив на ноги весь свой запас тряпок – каждая тряпка зимой на Колыме богатство, приладив и обув лапти, надев телогрейку и бушлат, рысью бегут в столовку. Поев вполсыта, стоят у волшебного окошечка – у этого окошечка всегда толпится «58-я». Как заговоренные ходят меж столов. Кто знает, может, улыбнется судьба, ну, не широко, конечно, а хотя бы чуть-чуть и удастся выпросить у повара полчерпачка добавки, или какой-нибудь расхороший уркаган потехи ради или для шика оставит в миске ложку каши или, на худой конец, болтушки с хлебной коркой. Высший шик для богатого и хлебного вора – оставить чуть каши и бросить ее «58-й», крикнув при этом: «Ловите, контрики! Алле-гоп!»
Эту утреннюю охоту за райскими дарами расщедрившихся воров «58-й» надо вести умеючи, загодя присмотреть и занять позицию и, главное, изловчиться, чтобы, не мешкая, уловить момент и на лету ухватить брошенную миску. Требуется цепкость глаза, сноровка, быстрота в движениях. Ухватив одним захватом жестяную миску, надо быстренько вылакать остатки живительной каши через бортик. Зеки уже давно отвыкли от ложек, один раз попробовали есть случайно попавшейся ложкой, не с руки как-то. И все это делать надо аккуратно, не как обыкновенному шакалу-торбохвату, а вроде с непритворным достоинством, не назойливо, чтобы не тряслись руки. И улыбнуться нужно. Многое говорит эта улыбка: и спасибо, дескать, и напоминает, что и ты человек, хотя и «58-я».
Ах, вот добрый волшебник взмахнет своей палочкой, и откроется окошечко, и повар, багрово упитанный, с короткой шеей, ласково спросит: «Кому еще добавки? Налетай, хватай, богом обиженная „58-я“, весь антисоветский элемент, труженики забоя. Ешьте вволю, от пуза, после поверки полы надраите на кухне». Повар ловко выбрасывает из окошечка миску за миской с кашей и баландой, а в баланде гуща такая, что черпаком не провернешь – известно, в чужих руках каша всегда гуще кажется.
Но, увы! Ничего этого не было, все это причудилось, то мечты разгулялись, то плод больного воображения опухших от голода людей.
Повар высовывается из окошка – все ли честные жулики поели? И видит тоскливые глаза обыкновенных врагов народа: «Господа фраера! Господа контрики! Пустышку тянете, обрывайте когти».
Потом в ожидании развода они сидят в тусклом бараке, одетые в бушлаты поверх телогреек, сидят, низко склонив головы, вокруг печки – большой ржавой бочки на четырех камнях. Печка – главная часть барака, она согревает души и промерзшие косточки. На печке портянки можно просушить после двенадцати часов забоя: не высушишь – ноги обморозишь. Зэки облепили ее со всех сторон, жмутся к ней, что телята к матке.
Зажмурив глаза, протянув над железной бочкой руки, раскачиваясь, как в молитве, Игнат Рубенюк («58-я», 15 лет) тянет вполголоса: «Поет, смеется, играет дорогая...» Печка уже не поет, не смеется, не играет, она вся остыла. Но никто не уходит со своего места у печки до самого развода. Каждый зэк стережет свое место у печки, мало ли что, вдруг кто захватит, тогда совсем окоченеешь.
Из дальнего угла доносится неторопливое, чуть певучее бормотанье. У оледенелого окошка замер маленький старичок. Он в полной лагерной выкладке – бушлат второго срока поверх телогрейки, ватные брюки, неровно прошитые белыми нитками, на ногах обмотки и большие веревочные лапти. Все на нем пропахло дымом, карцером, вошебойками пересылок, гнилой селедкой и сыростью. Только на лысой голове – ермолка. И на бушлат накинуто облачение – талес, воскового цвета в черных полосках.
Он стоит в своем уединении, слегка покачиваясь, лицом к вос-току, к тайге, к крутым сопкам, к огромным заснеженным пространствам. Он ничего не видит, он отрешен в своем самозабвении.
Наглухо отъединенный от всего мира, прикрыв ладонью глаза, этот человек творит древнюю молитву. Он зачинает молитву распевно и негромко: «Слушай, бог Израиля!» – и переходит на смиренный шепот. Он благодарит бога за то, что пришло это утро, и просит его, чтобы не было хуже.
Это раввин, тоже «58-я». Фамилия его Каценеленбоген, но вертухаям и хевре ее трудно выговорить, и его называют «Большая фамилия». Все в лагере знают – и сам Чума, и надзорсостав, и весь уголовный мир: придет час молитвы – и пусть кругом все рушится, пусть все летит в тартарары, пусть прибегут сюда все вертухаи с автоматами, наганами и псами, пусть в бараке идет жестокое побоище воровских мастей, но этот молчаливый и печальный человек облачится в свой талес, станет лицом к востоку у маленького оледенелого окошка. Он делает это, где бы ни был – в забое под дулами вербованных солдатиков, в этапе, на таежном привале, во мраке тюремной камеры, в загаженной нечистотами и харкотиной вонючей удавиловке. Кругом глотничает одичавшая буйная хевра, остервенело ругаются во вое поганое горло шакалы и торбохваты. Кругом изгаженный пьяный шалман – корчатся в судорогах падучей, ржут, храпят, ворье проигрывает в карты людей, – а он, покрыв голову ермолкой, накинув облачение, слабым голосом смиренно возносит свою молитву.
Когда вертухаи силой отбирали у него талес, он в пятидесятиградусный мороз приходил к вахте, ложился ничком на снег и, выбросив вверх руки, лежал так неподвижно, пока ему не приносили его мешочек с талесом. Чума сказал, что вышибет из Большой фамилии всю дурь и поставит мозги на место. Его сажали в изолятор, бросали в подконвойку к самой отпетой, матерой хевре, но не было дня, чтоб он не благословил наступившее утро. Вертухаи в тайном удивлении махнули на него рукой и, докладывая о нем высшему надзорсоставу, крутили пальцем у виска: в дурь впадает, непорядок у него в голове.
После одного случая о Большой фамилии заговорили по-другому. Ранней весной бригаду – Чума нарек ее штурмовой бригадой имени Берия – спешно перебрасывали на другой берег таежной реки, где нежданно нашли большое золото. На грузовую машину поставили огромную деревянную клеть, опутали ее колючей проволокой и погрузили в нее заключенных. Все слышали, как свои же вертухаи говорили, что местами оттаявший, побуревший, тронутый весенними надвигами лед не выдержит машину, надо отправить ее другим путем через тайгу. Но уже начался штурм, и вся вохра, весь вадзорсостав от Магадана до последнего дальняка пришел в состояние остервенения. Прииск не давал плана. Магадан грозил всеми карами, и Чума приказал ехать через реку. Он сам прикрепил к радиатору красный флажок, помахал ручкой и скомандовал во весь голос:
– Преступники! Вперед на штурм драгметалла! Бытовики и контрики! Вперед! Дадим стране драгметалл!
Вертухаи загодя приоткрыли дверцу своей кабины, чтобы выскочить при опасности. А клеть не открыли. Чума не велел – нарушение режима. Грузовик тронулся. И в тот же миг раздался зловещий и устрашающий треск льда. Все люди в клети замерли. Неужели вода? Неужели конец? Кто-то в ужасе закричал. Кто-то застонал. Кто-то в бешенстве заматерился.
Старый раввин, облаченный в талес, согбенный и недвижный, стоял в клети лицом к востоку и, прикрыв глаза, отрешенный от всего происходящего в величавом и кротком спокойствии, каким-то глубинным голосом творил молитву:
– Слушай, Бог Израиля!
Он благословлял это утро, этот день и просил Бога, чтобы не было хуже.
Все, кто были в клети, затихнув, внимали молитве. Все, кто были в клети, люди, не верившие ни в бога, ни в черта: и чистокровные именитые воры, и матерые лагерные волки, в ком на месте сердца вырос злой камень, и сопливые торбохваты, и лживые выродки, и наша «58-я» – все в душах своих, почерневших душах, воззвали к силам всевышним:
– Господи! Спаси!
Не было никаких других слов, никаких других чувств. Только эти два слова и нашлись. И кто знает, какой зарок давали себе эти люди в ту минуту.
Грузовик проскочил на сумасшедшей скорости и взлетел на берег, словно зверь, перепуганный лесным пожаром. Смерть позади!
Старый раввин не спеша укладывал свое облачение в тряпичный мешочек. Вохровцы открыли клеть, и все сошли с машины. Только что пережитый страх был написан на лицах холодными каплями пота. Воры, сняв шапки, подходили к раввину и плача, и матерясь, давали ему руку. Кто-то даже сказал прилюдно: «Спасибо тебе». Этого они никому никогда не говорили. Когда привезли ларьковый хлеб, первым в список вертухаи записали Большую фамилию.
С того дня уголовный мир установил свой взгляд на Большую фамилию. Когда он начинал у заледеневшего окошка свою молитву, в бараке становилось тихо. А если кто отпустит лагерное словечко, не со злости даже, а шутя, со всех концов барака на него угрозно рыкали:
– Исчезни ты, глохни, сука! Пусть он верует в своего бога!
Залман РУМЕР
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь