Памяти Наума Коржавина, скончавшегося 22 июня в США на 93-м году жизни  

Июль 27, 2018 – 15 Av 5778
Мера таланта – один Мандель

Когда эмигранты перестали быть «врагами» и шлагбаум, отделявший СССР от остального мира, приподнялся, Коржавин одним из первых приехал на родину. Вот тогда я и познакомился с этим обросшим мифами, легендами и анекдотами замечательным поэтом. Был он лыс, мешковат, невысокого роста, смотрел на этот мир огромными, выпученными, подслеповатыми глазами, в помещениях передвигался легко, а на улице и на сцене, где проходили его вечера, – с помощью жены, всегдашнего своего спутника жизни. Слушать его было так же интересно, как и читать. Он внятно формулировал мысли, чаще выслушивал собеседника, но иногда перебивал и с неутраченным пылом и энергией буквально набрасывался на него. Будучи прирожденным полемистом, легко сталкивал собеседника с точки зрения на кочку, разбивая в пух и прах сомнительные на его, Коржавина, взгляд, аргументы. И яростно отстаивал свои выношенные взгляды по самым разным вопросам – начиная с еврейского и русского и заканчивая трансцендентальными.
Предлагаю читателям свои заметки о жизни, судьбе и поэзии Наума Коржавина, а также некоторые записи разговоров с поэтом из своего «Дневника 1989 г.».

Сто кобзей и один мандель
Эмка (так называли его близкие знакомые и друзья) появился в Москве за год до окончания войны. Он писал талантливые стихи, не похожие на те, что печатались в официальных изданиях. Молодой Давид Самойлов, который был знаком с Коржавиным (этот псевдоним Наум Мандель взял себе в послевоенные годы), в шутку любил определять среди своих знакомых эталон тех или иных качеств. Эталоном таланта он определил Эмку, назвав единицу таланта «одним манделем». Но при этом не забывал уточнять, что сам Эмка Мандель тянет на 0,75 манделя.
А Борис Слуцкий предлагал своим друзьям такой тест: кто в поэзии сколько стоит? При этом за точку отсчета предлагал брать вирши поэта Игоря Кобзева – одного из бездарных современников Коржавина. По категорической оценке Слуцкого, сто кобзей едва-едва дотягивали до одного манделя.
Эмку невозможно было не любить за его человеческие качества, как невозможно было не любить его отчаянно оригинальные стихи. Они выбивались из привычного эстетического словесного ряда, были весьма талантливы – и поэтому расходились по всей Москве.
«Я с детства полюбил овал…»
Меня, как видно, Б-г не звал
И вкусом не снабдил утонченным.
Я с детства полюбил овал,
За то, что он такой законченный…
В этом стихотворении есть и судьба, и характер – естественно, другие, чем у автора «Бригантины». А от судьбы, как известно, не уйдешь.
Странного вида молодому человеку боязливые москвичи уступали дорогу – ну кому охота связываться с ненормальным? Юного пиита это не смущало. Он не замечал никого и ничего вокруг. Единственным, что тогда увлекало Манделя, были стихи. Он писал оды, сонеты. Они нигде не печатались, и тогда он читал их каждому встречному-поперечному, что его в конце концов и подвело под тогдашний «лубянский монастырь»: поэтические взгляды только поступившего в Литинститут провинциала на окружающую действительность и историю резко дисгармонировали с общепринятыми.
Он писал стихи на клочках бумаги очень крупным, корявым, несообразно шатким почерком ребенка – оды, сонеты, лирические раздумья. И в каждом его стихе знакомые вещи вдруг представали какими-то вывернутыми, не с той стороны, с какой все привыкли их видеть. Хорошее часто оказывалось плохим, плохое – неожиданно хорошим. Все поэты в стране писали о Сталине. Эмка Мандель тоже:
Там за текущею работой
Жил воплотивший резвый век.
Суровый, жесткий человек –
Величье точного расчета.
Стихи пошли гулять по рукам. Попали не в те – кто-то плюнул, дунул и «кому надо» оно стало известно в такой редакции:
А там, в Москве, в пучине мрака,
Встал, воплотивший трезвый век,
Не понимавший Пастернака
Суровый жесткий человек.
«Где надо» и «кто надо» не стали разбираться в причудах поэзии. И Мандель поплатился. Коржавин искренне считал, что славил Сталина, и был изумлен, когда другие поняли эти строки иначе. И указали указующим перстом. А когда указали, за ним пришли, как обычно, ночью, и вытащили поэта из теплой обшежитской постели. Он искренне недоумевал, за что.

Геннадий ЕВГРАФОВ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети