Ноябрь 28, 2014 – 6 Kislev 5775
Кончился идиш?

Стоит ли хоронить мамэ-лошн?

Только наружу из дому выйдешь,
Сразу увидишь:
Кончился идиш,
Кончился идиш,
Кончился идиш.
В чешских Градчанах, Вене и Вильно,
Минске и Польше,
Там, где звучал он прежде обильно,
Нет его больше…

Это строки из стихотворения «Поминальная идишу» Александра Городницкого. Ими я и начинаю заметки о мамэ-лошн, языке матери – идише.
Моя теща Удл, обитавшая в большом подольском местечке, рассказывала о былой еврейской жизни, бившей у них в селе ключом: школа, клуб с библиотекой, художественная самодеятельность, даже колхозная печать была двуязычной – на украинском и на идише. Правда, безбожная власть закрыла синагогу, но о ней печалились лишь старики, да и то не все. Да что там синагога – из нее хоть сельский клуб сотворили. А вот церковь и костел в склады превратили.
– И стало так хорошо, – довольно улыбалась теща, – так спокойно, все уравнялись: и евреи, и гоим; нет Бога – ни ихнего, ни нашего; за слово «жид» срок давали…
Однажды Удл Борисовна была «в ударе» и выдала заученный текст клятвы, которую давала при вступлении в пионеры: «Их, дер юнгер пионер фун Ратнфарбанд…» («Я, юный пионер Советского Союза…»). А еще теща помнила стихи Ошера Шварцмана, Самуила Галкина и Давида Гофштейна. Это был нормативный, литературный идиш. На нем местечковые школяры учили арифметику, историю, литературу и пели песни о своей счастливой стране. Замечу, что тещин идиш оставлял желать лучшего, и не только из-за украинских вкраплений. Тем не менее это был все-таки идиш – сочный, местечковый, шолом-алейхемовского разлива.
Примерно в то же время, когда моя будущая теща пребывала в пионерах и заучивала стихи Маяковского в переводах Эзры Фининберга и Мойше Хащеватского, по другую сторону госграницы, в Бессарабии, мой будущий отец ходил в хедер, учил Тору, прозу Менделе Мойхер-Сфорима и стихи Хаима-Нахмана Бялика. Дома и во дворе он общался со сверстниками на таком же южном наречии идиша, но с примесью молдавских и румынских латинизмов. Этот великолепный диалект – цветастый, сочный, с перчинкой, как отмечал Ихил Шрайбман, – он пронес через всю жизнь.
Хочу, чтобы читатель понял: я веду речь не о литературной норме идиша и его диалектах, а об идише вообще. Интервенция русского языка (английского – в США, Канаде, Австралии) в мамэ-лошн настолько велика, исчезновение идиша происходит столь стремительно, что победные реляции некоторых деятелей от идиша, претендующих на гранты, выглядят жалкими викториями на фоне его всемирного угасания.
Года два назад, почти сразу после моего прибытия в Израиль, всего лишь единожды став на улице свидетелем разговора двух глубоких стариков, который они вели на идише, я оказался вхож в кружок любителей идиша. Люди «золотого возраста», человек 10–12, раз в неделю собирались вместе за чашкой чая, говорили, как им казалось, на мамэ-лошн, слушали песни на идише. Старшая группы читала какие-то тексты, вставляя ввиду незнания многих идишских слов и выражений русские. И всё было бы ничего, если бы тексты не были написаны русскими буквами, причем в исковерканной транскрипции: ни старшая, ни остальные «кружковцы» еврейских букв не знали.

Зиси ВЕЙЦМАН

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету вы можете здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Написать письмо в редакцию

Социальные сети