Во второй половине прошлого века в двух странах, расположенных на разных полюсах общественного развития, одновременно появилось такое своеобразное явление культурной жизни, как деревенская литература.
В России ощущение неполноценности хозяйственного и социального бытия деревни не покидало общественное сознание на протяжении всей советской истории. Это чувство сострадания, свойственное российской интеллигенции со времен первого ее представителя Александра Николаевича Радищева, сказавшего в конце XVIII в.: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала», рождало у некоторых писателей и публицистов стремление дать, поелику возможно, правдивую картину жизни села.
Сказать всю правду до конца не представлялось возможным. Но попытки хоть как-то отразить реальную картину стали явственными с середины 1950-х гг., а в 1960–1980-е гг. сложилась целая школа публицистов и писателей-«деревенщиков», которые, преодолевая собственное двоемыслие и цензурные рогатки, показывали эту картину.
Общественный интерес к их творчеству был громадный. Не только романы, но и очерки на сельскую тему, набитые цифровыми выкладками и агротехническими тонкостями, читались на страницах толстых журналов взахлеб, передавались из рук в руки, обсуждались в интеллигентских застольях. Эти писатели обрели благодарного читателя, ибо литература была формой действия.
Перечитывая сейчас такого рода публицистическую литературу, выстраивая во временной ряд имена авторов, столь звонко когда-то для нас звучавшие, понимаешь, что перед нами не только история народа, которую так важно знать современному и особенно молодому читателю, но и картина противостояния личности и государства, жесткого давления со стороны одного и бунта на коленях – другого.
В Израиле роль стимула для возникновения «деревенской» темы в литературе сыграл кибуц. «Роль кибуца в строительстве израильского общества… – пишет в своем предисловии к сборнику новелл о кибуцианской жизни «Маковый холм» Натан Шахам, – возможность проследить развитие человеческих отношений в равноценном трудовом коллективе – все это, казалось бы, золотая жила для художественного воплощения темы – кибуц. И действительно, на первых порах существования кибуцов почти каждый еврейский писатель пробовал свои силы в изображении кибуцианского быта».
Два великих утопических проекта
Колхоз и кибуц – два великих утопических проекта, в основе которых лежала, казалось бы, одна коммунистическая идеология. И более того, оба этих проекта были инспирированы мощными политическими структурами: в одном случае – государством, которое называло себя социалистическим, а в другом – социалистическим рабочим движением – главной политической силой ишува. Но почему же один проект оказался поразительно неэффективным и, существуя «на штыках» государства, как только это государство потеряло свой тоталитарный характер, исчез, растворился во мгле истории, а другой, породив высокоэффективное аграрное производство, реализуется до сих пор, правда, в сильно трансформированном виде?
Вспомним, что при возникновении кибуцианского движения его лидеры настаивало на том, что коммунистические отношения должны быть внутри кибуца, но рыночные – в отношениях с другими кибуцами и внешним миром. Эти вот два начала – коммунистическое коллективистское, которое внутри, и рыночное, свободное, когда тебе никто ничего не диктует, снаружи – и есть главное отличие израильских кибуцев от советских колхозов, существовавших в условиях экономического и административного террора.
Достаточно ярко это отличие ощущается при сопоставлении двух литературных сочинений, написанных на одну тему двумя писателями-ровесниками – Моше Шамиром и Федором Абрамовым.
Не будем говорить о художественных средствах обеих литератур, которые представляют эти два произведения. Отметим только, что израильтянам в не меньшей степени, чем их российским коллегам, свойственен был пропагандистский пафос эпохи социалистического реализма. Это теперь появились такие писатели, как Меир Шалев с его изощренной прозой, а в 1940–1960-е гг. кибуцианская литература была искренна и топорна, несла в себе восторг неофитов, что не отменяло ее документальной достоверности.
Ровесники
Моше Шамира можно считать типичным представителем этой литературы. Он родился в 1921 г., долгие годы провел в кибуце, сражался в войне за независимость своего государства, занимался журналистикой, политической деятельностью, прожил долгую жизнь, став классиком ивритской литературы.
Федор Абрамов старше его на год и так же, как Шамир, был сыном своего времени и своей страны. Юность в архангельской деревне, война, где он был ранен на передовой, а потом стал следователем военной контрразведки «Смерш», учеба на филфаке Ленинградского университета, приобщение к клану литературных критиков, участие в борьбе с космополитизмом, романы о северной российской деревне, написанные с осторожной правдивостью и в известной степени отражавшие трагизм колхозной жизни.
Они не только не были знакомы, но и, думаю, никогда не слышали друг о друге, что не помешало им написать рассказы, в сюжетной основе которых лежало одно и то же явление природы – дождь в деревне.
В дни, когда надо проводить сев озимых, бесконечный обложной ливень застигает израильский кибуц, грозя оставить коллектив без урожая зерновых. И такой же многодневный обложной дождь лишает российский колхоз возможности убрать сено, что может лишить колхозных коров корма. Посмотрим же, что происходит в обеих деревнях под стук осеннего дождя.
Михаил РУМЕР
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь