Казался сладким жребий – слыть поэтом.
Не славы ждал, а просто был беспечен:
Я это бремя сам взвалил на плечи,
И мне теперь не сбросить ноши этой.
Вадим Левин
Маленьким Вадим Александрович Левин был очень давно. Но иногда кажется, что тот краткий миг жизни под названием «детство» крепко-накрепко зацепился за краешек школьной формы, тихо перепрыгнул на солидные рубашки и сопровождает его в жизни взрослой. Иначе как можно написать такие замечательные строки:
Лошадь купила четыре калоши –
Пару хороших и пару поплоше.
Если денек выдается пригожий,
Лошадь гуляет в калошах хороших.
Стоит просыпаться первой пороше –
Лошадь выходит в калошах поплоше.
Если же лужи по улице сплошь,
Лошадь гуляет совсем без калош.
Что же ты, Лошадь, жалеешь калоши?
Разве здоровье тебе не дороже?
Стишок «Глупая лошадь» уже вырос: ему более 45 лет. Давно выросли и его первые читатели, и даже их дети. А стишок такой же молодой, смешливый и задорный. Потому что мы все родом из страны Детство. Просто иногда, торопясь, мы выбрасываем ключ от ее волшебных ворот и больше не находим туда дороги. Становимся умными, солидными, образованными и часто нудными. Обыкновенными взрослыми людьми. А Вадим Левин ключик этот сохранил и вместе с ним – доверие, дружбу и общий язык с детьми. А также с их родителями и педагогами, которым он помогает открыть большой мир маленького человека.
Итак, хочу представить читателям своего собеседника. Вадим Левин – известный детский поэт и песенник, педагог, кандидат психологических наук, соавтор современного «Букваря» и учебников по русскому языку, автор многочисленных книг по педагогике. Бывший харьковчанин сегодня живет в германском Марбурге. А наша встреча состоялась в Израиле, где Вадим Александрович был гостем литературного клуба «Иерусалимского журнала».
Люди, пришедшие на эту встречу, – истинные поклонники творчества Левина и его педагогической методики. Еще важнее отметить, что многие из них пришли с детьми, для которых родной язык уже иврит. Но они, открыв огромные глаза, слушали стихи в исполнении Левина так, как слушают добрых сказочников. А мне повезло пообщаться с поэтом по дороге из Хайфы в Иерусалим.
Осколки воспоминаний
– Вадим Александрович, хотелось бы побольше узнать о вашем детстве. Его ведь в самой середине пересекла война.
– Да, мне было восемь лет, когда началась война. Для меня она началась с того, что из-под Бреста к нам в Харьков добрались жена моего дяди с шестилетним сыном. В Бресте, остался ее муж – родной брат моей мамы, капитан артиллерии Саша Красильщиков. Потом мы узнали, что он пропал без вести. А его жена и сын Виля бежали из города под бомбежками, и у мальчика был тяжелый нервный стресс: он рисовал на чём попало фашистскую символику и испортил кожаную офицерскую сумку моего отца. К счастью, со временем состояние мальчика улучшилось. А потом к нам приехала и сестра моей мамы: ее муж тоже ушел на фронт.
– Расскажите немного о своей семье.
– Мой отец был слесарем-лекальщиком, а мама окончила Харьковский институт железнодорожного транспорта и работала инженером. Мою маму Йохевет Абрам-Хаимовну в советском быту называли Евой Абрамовной. Ее мама работала белошвейкой, а мой дедушка – приказчиком в магазине. Мы эвакуировались вместе с ними.
– Где прошли ваши годы эвакуации?
– Сперва мы поехали к сосланному брату моего отца в город Бузулук. Но там уже находилось много других эвакуированных родственников. Отец рос в многодетной религиозной семье. Мой дедушка с отцовской стороны был служкой при синагоге в Днепропетровске. Из Бузулука мы отправились в Ташкент. Знаете, детская память выхватывает какие-то яркие эпизоды. Помню, нас поселили в зале какого-то клуба. Люди лежали на своих вещах. А нам досталась сцена. И ближе к ночи кто-то кричал из зала: «Тушите свет!» Свет выключался на сцене… Еще одно, страшное, воспоминание тех дней: смерть маленькой девочки, заболевшей тифом. Я запомнил ее приоткрытые глаза…
А потом мы поселились в узбекской семье. В девятиметровой комнате нас было восемь человек. И я спал в цинковом корыте. Мы, конечно, стеснили хозяев дома, но они к нам очень хорошо относились.
Сейчас вспомнились первые дни войны в Харькове. Самолеты высоко в небе и вокруг белые облака. Это стреляли из зениток. А мы бегали собирать осколки. Нет стройных воспоминаний, а вот такие же осколки…
– Ваш отец в это время был на фронте?
– Мы не успели эвакуироваться, как от отца пришло письмо: «Лежу в госпитале, немного царапнуло руки». Мама сразу собралась к нему. Он был командиром роты, и под Киевом его серьезно ранило. Вернее, ранений было три: в правую руку, в ногу, а одна из пуль прошла в двух сантиметрах от сердца. Отец долго лечился, но рука так и не сгибалась до конца его дней. Ни на фронт, ни к станку он вернуться не смог. Около года лежал в госпиталях, а в 1942 г. нашел нас в Ташкенте. Отец был из первых боевых офицеров, попавших в город, и он открыл военно-учебный пункт для призывников. У нас сохранились письма ребят-новобранцев, благодаривших отца за то, что его учебный курс многим из них сохранил жизнь.
– Когда вы вернулись в Харьков?
– Город освободили 23 августа 1943 г. И мы вскоре приехали. А моя тетя с двоюродным братом – те, что бежали из-под Бреста, – остались жить в Ташкенте. Позже брат назвал своего сына Александром – в честь отца, погибшего в первые дни войны.
– Вадим Александрович, вы единственный ребенок в семье?
– К сожалению. В виде компенсации всегда дружил с двоюродными братьями и сестрами. У меня тоже одна дочь. Но думаю, что золотая середина – трое детей в семье.
– Помните ли вы любимую книгу вашего детства?
– Подбором литературы для меня занималась моя тетя, еврейская поэтесса Хана Левина. Она советовала маме читать мне книги, которые уже экранизированы. Это были первые фильмы режиссера Александра Роу – «По щучьему велению», «Василиса Прекрасная», другие сказки. А любимыми книгами моего детства были сказки Вильгельма Гауфа – «Маленький Мук», его цикл сказок «Трактир в Шпессарте». Занимаясь преподаванием детской литературы в пединституте, я много читал о Гауфе и был просто поражен, сколько успел этот молодой человек за 25 лет своей короткой жизни.
– Расскажите немного о Хане Левиной.
– Она была сестрой моего отца, и в начальный период эвакуации мы были вместе. Знаете, как ее поэзию переводили на русский язык? Три ее близкие подруги, украинские писательницы Наталья Забила, Оксана Иваненко и Мария Пригара, переводили стихи Ханы с идиша на украинский, а затем – на русский язык. Муж Ханы Левиной, Доля Виноградский, был чтецом в филармонии. Он читал произведения Шолом-Алейхема на идише. Но во время известной борьбы с космополитами его вызвали на худсовет, где руководство филармонии заявило, что идиш – мертвый язык, и запретило его выступления. Дяде Доле не оставалось ничего другого, как перестроиться и проводить их на русском языке. Через некоторое время его вновь вызвали на худсовет и сказали, что он читает Шолом-Алейхема с еврейским акцентом. И уволили с работы. Дядя Доля потерял рассудок. Мою тетку, думаю, не тронули только чудом. Она была членом Антифашистского комитета, на периферии уцелело лишь несколько человек из этой группы.
«Кто-то из одноклассников врезал мне за эпиграмму»
– Когда в вашу жизнь пришла поэзия?
– Думаю, что не ошибусь, если скажу, что лет в пять, когда я начал самостоятельно читать детские стишки.
– А свое первое стихотворение помните?
– О-о, это отдельная история, которая произошла со мной между третьим и четвертым классом. В первый послевоенный год. Тогда мы учились в раздельных классах, но в пионерском лагере были все вместе – мальчишки и девчонки. А воспитателей с педагогическим образованием хронически не хватало. Так что многие этим занимались как летней «халтурой». И вот в лагере нас обучали танцам. Я танцевал в паре с девочкой Надей, которая, по всей вероятности, мне очень понравилась. Но она после занятий танцами бежала к подружкам и совершенно не обращала на меня внимания. И тогда я посвятил ей стихи, что-то кошмарное. В то время в учебнике у нас было патриотическое стихотворение, которое заканчивалось словами: «Это ты моя Родина, ты». Я, видимо, легонько перефразировал это стихотворение. Моя «поэзия» попала в руки воспитательницы, которая не придумала ничего умнее, чем выстроить отряд и объявить, что я украл стихотворение. Помню, что я жутко обиделся и убежал с линейки. И как я «отомстил»? Вечером не пошел со всеми в кино… Когда же я стал писать стихи, то подумал, что тот инцидент можно считать полезным – ведь это была первая встреча с критикой.
– И когда же вы вернулись к поэзии?
– Где-то в шестом классе я выпускал сатирическую классную газету «Еж». Я писал эпиграммы на своих товарищей и рисовал портреты одноклассников, но получались карикатуры. Вот тогда я второй раз встретился с критикой, потому что кто-то из одноклассников врезал мне за эпиграмму. Ну а потом стихи я начал писать, когда учился в политехническом институте.
– А почему перед учебой на филфаке Харьковского университета вы сделали такой шаг в сторону – к образованию техническому?
– Опять же по совету Ханы Левиной. Она сказала мне очень дипломатично, что писатель, чтобы не быть зависимым от редактора, должен уметь заработать себе на кусок хлеба. Мне легко давалась математика, я любил механику. И тогда я выбрал политехнический институт, о чём не жалею и сейчас. Я стал инженером-теплотехником.
«Мне показалось, что школа меня обворовала»
– Как произошел резкий поворот к литературной деятельности?
– Это было в 1959 г. В Харьков приехал Евгений Евтушенко. Произвел он на меня колоссальное впечатление. Я понял, что существует другая литература – не только хрестоматийная, которая в школе заканчивалась на поэзии Маяковского. И вдруг я слышу поразительные стихи: открытые, гражданские, непривычные мне. Особенно запомнилось стихотворение «Мед». И я пошел в литературную студию, познакомился с творчеством Цветаевой, Ахматовой, Пастернака. Мне показалось, что школа меня обворовала и что это всё я должен был узнать на уроках русской литературы.
– Школа того времени обворовала не только вас…
– Вот-вот, целое поколение. И я предложил взять на себя нагрузку вожатого-производственника в школе. Тогда я работал в НИИ. Когда я стал заниматься с детьми в группе продленного дня, то сделал первые педагогические выводы. Во-первых, я понял, что дети любят загадки, потому что им важно не только слушать, но и участвовать в литературном процессе. Я понял, что стихи могут стать средством общения и сближения взрослых с детьми. Я также обратил внимание на то, что ученики 5–7-х классов, когда им читают литературное произведение, не интересуются им. Но как только я организовывал литературные игры, дети принимали в них активное участие.
И вот два вывода: маленькие дети воспринимают стихи как возможность общения с взрослыми, а интерес к литературе пропадает где-то с четвертого класса. Мне показалось, что методисты чего-то не учитывают и нужно разработать новую методику. Вот тогда я открыл первую детскую литературную студию: накапливал опыт, придумывал игры с детьми. Затем я вел литературную студию в харьковском Дворце пионеров. Первый год преподавал по выходным, продолжая работать инженером. А через год попросил у своей жены разрешения уволиться и заняться только литературно-педагогической работой. Это был 1963 г.
– Это был рискованный шаг?
– Это был непростой шаг. К тому времени меня повысили в должности до старшего инженера и я успел запатентовать изобретение. Но пришлось выбирать. И я до сих пор благодарен своей жене Элле, поддержавшей меня в этом решении.
– У вас в это время уже подрастала дочь. Чем увлеклась она?
– Наша Оля с пяти лет ходила во Дворец пионеров в кружок шашек. И это оказалось для нее не просто увлечением. На первых порах я выигрывал у нее, а затем дочка ушла далеко вперед. Она была четырехкратной чемпионкой мира по международным шашкам и многократной чемпионкой СССР. Сегодня Ольга живет в Хайфе, создала школу личностного развития и ведет тренинговые программы.
– Вадим Александрович, а когда получила признание ваша методика обучения детей и в чём она заключается?
– Это было в начале 1990-х, когда о методике узнали в Москве и мы получили субсидии на ее разработку. Наша методика называлась НЛО, что означает «начальное литературное образование». Я посчитал, что литература в начальной школе должна стать первым предметом, который формирует у ребенка потребность и способность выбирать. Даже если в хрестоматию вошли самые лучшие стихи и сказки, у детей нет выбора, и у них не формируется вкус и индивидуальный интерес. И была разработана модель мировой библиотеки детской литературы – пять книжных полок в классе. На первой полке стихи, на второй – сказки, на третьей – рассказы и повести, на четвертой – собрания сочинений отдельных авторов, которые работали в разных жанрах. Первым на этой полке я поставил Самуила Маршака, затем – Льюиса Кэрролла, Редьярда Киплинга. И пятая полка – мозаика: на ней детские альманахи, журналы, а также басни, мифы, пьесы. Дети, получая раз в пять больше произведений, чем в хрестоматии, имели возможность выбирать. Так литература во всём своем разнообразии приходила в их жизнь.
Почему «Лошадь» сослали в Сибирь
– Поговорим о вашей поэзии. Ваша первая книга «Глупая лошадь» вышла в Новосибирске. Так далеко от Харькова! Почему вашу «Лошадь» сослали в Сибирь?
– В действительности «Глупая лошадь» была уже моей четвертой книжкой детских стихов, просто именно она стала известной. Первые три маленькие книжки вышли в Москве в издательстве «Малыш». А с «Глупой лошадью» получилась любопытная история. Борис Заходер, с которым я был дружен, познакомил меня с редактором издательства «Детская литература». Ему понравились мои стихи. А через полгода я получил от редактора письмо: «Ваша книга у нас не может быть напечатана». Я понимаю, что на него было давление сверху: поэт с фамилией Левин центральному московскому издательству не подошел. Заходер отнес мои стихи в «Литературную газету». И вскоре они были там опубликованы. А как-то ко мне попала детская книжка донецкого автора Семена Когана, изданная в новосибирском издательстве. И я послал туда подборку стихов «Глупая лошадь». Письмо попало к главному художнику издательства Спартаку Калачеву, который сделал всё, чтобы пробить выход в свет этой книги. Он сам иллюстрировал ее. И книга быстро стала популярной. После ее публикации я познакомился с Сергеем и Татьяной Никитиными, которые запели мои песни.
– Рождение книжек привело вас в Союз писателей?
– Когда появились первые две книги, Харьковское отделение Союза писателей приняло меня в свои ряды. Но это ничего не значило без утверждения сверху, из Киева. А там меня благополучно проваливали со всеми рекомендациями, даже с рекомендацией Бориса Заходера, который написал: «Неужели Союз писателей Украины до отказа набит хорошими детскими писателями? До отказа Вадиму Левину?» Но и это не помогло. Десять раз в течение четверти века проваливали мою кандидатуру. Слава богу, что я не зависел от них. Кроме инженерного образования, приобрел профессию педагога, затем защитил кандидатскую диссертацию по психологии. И книжки мои понемногу увидели свет.
– Борис Заходер больше не пытался вам помочь?
– Это тоже очень интересная история. Он предложил мне обратиться к Сергею Михалкову. Я слышал, что это плохой человек, и по наивности своей подумал, что Заходер этого не знает. И осторожно спросил: «Борис Владимирович, а разве Сергей Владимирович – хороший человек?» Заходер ответил настоящим афоризмом: «Вадим, никогда не обращайтесь за помощью к хорошим людям. Хорошие люди ничем помочь не могут».
– Должен ли быть детский поэт немного детским психологом?
– Думаю, что да. Во всяком случае, он должен чувствовать ребенка в себе. Корней Чуковский рассказывал, что когда он писал детские стихи, то скакал и прыгал на одной ножке. Маршак великолепно чувствовал детей. Разве мог бы не понимающий детей человек написать следующие строки:
Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети,
Но всё же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.
Это блистательное понимание сути ребенка, открывающего для себя мир.
– Что для вас первично: поэзия или психология?
– Профессионально – психология. Сейчас я пишу гораздо больше методической литературы, чем детских стихов. Может быть, потому что младшая внучка уже выросла, а правнуки еще не появились.
– А «взрослые» стихи вам пишутся?
– Я издал небольшую книгу, когда оставлял Харьков. В нее вошли мои стихи для взрослых. Книга называется «Куда уехал цирк».
– Это стихотворение, ставшее популярной песней, писалось на заказ?
– Не совсем. Я вообще не умею работать на заказ. Делал это только для Сергея Никитина. Например, когда Сергей должен был создать песни к телефильму «Сэр Вальтер Скотт. Страницы жизни и творчества», то он позвонил мне прямо с Шаболовки и попросил написать стихи в английском стиле. И тогда родились многие баллады, в том числе «Мария-Анна», которую Сергей поет до сих пор.
А стихотворение «Куда уехал цирк», ставшее в исполнении Валерия Леонтьева популярной песней, появилось так. Мой добрый знакомый Валерий Харченко снимал фильм «Фантазии Веснухина». А так как в фильме много сцен с детьми, то Валерий попросил меня поработать с ним «переводчиком» с детского языка на взрослый. В фильме снимались известные актеры и славные детки. Всех уже не помню, запомнил мальчиков-тройняшек и Яночку Поплавскую – будущую Красную Шапочку. По сюжету фильма в город приезжает цирк, главный герой очень привязывается к нему, но в конце цирк из города уезжает. Вот к финалу я и написал песню «Куда уехал цирк». Правда, в фильме она не прозвучала: редактор посчитала ее слишком привязанной к сюжету. Там за кадром Алла Пугачева исполняет «Куда уходит детство».
– Как же ваша песня пробила себе дорогу к популярности?
– Когда я стал писать стихи, то решил спокойно относиться к тому, что меня не публикуют. Я решил, что если произведение хорошее, то оно пробьет себе путь в жизнь. И как-то ко мне обратилась редактор киевского телевидения с предложением послать ей тексты для молодых композиторов. Я послал несколько стихотворений, в том числе и «Куда уехал цирк». А его прочитал композитор Владимир Быстряков. Он поставил слова на пюпитр и тут же сыграл мелодию. Через некоторое время песню взял в свой репертуар Валерий Леонтьев. И должен вам сказать, что один период, когда у меня были перебои с работой, популярность этой песни материально помогала нашему семейному бюджету.
– Вадим Александрович, вы уже 13 лет живете в Германии. Как вам там живется?
– Мы живем в маленьком средневековом городе Марбурге. Там когда-то учился Ломоносов, там учился и был влюблен Пастернак. В этом городе есть даже немцы, которые прошли гиюр и стали иудеями, гораздо более ортодоксальными, чем мы, светские евреи. В целом в городе обстановка толерантная. Хотя думаю, что если бы антисемитизм не сдерживался властями, он мог бы и проявиться.
– А что в вашей жизни значит Израиль?
– Мы с женой Эллой бываем здесь почти каждый год. Здесь живут наши дочь с внучкой. Когда мы приезжаем в Израиль, то чувствуем себя дома. В Германии же мы в гостях.
– Вы продолжаете публиковаться в России?
– Конечно. Я даже стал лауреатом Литературной премии имени Корнея Чуковского. И вообще, я дожил до таких светлых времен, когда не я предлагаю свои произведения издательствам, а издательства ищут меня.
С Вадимом Левиным можно разговаривать бесконечно: о детях, о поэзии, вообще – о жизни. Но каждой беседе приходит конец. И тогда открываешь его книжки и продолжаешь общение…
Беседовала Лина ГОРОДЕЦКАЯ
Вадим Левин в «Живом журнале»
Подписаться на газету вы можете здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь.
© 2015 Еврейская Панорама. Все права защищены.
