125 лет назад родился Виктор Шкловский 

Январь 1, 2018 – 14 Tevet 5778
«Жадность к жизни не проходит, проходит жизнь»

В 1928 г., еще до наступления политических холодов, он успеет издать одну из своих лучших книг – «Гамбургский счет». Годы были еще такие, что в предисловии можно было написать: «Гамбургский счет – чрезвычайно важное понятие. Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера. Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы. Они борются при закрытых дверях и завешанных окнах. Долго, некрасиво и тяжело. Здесь устанавливаются истинные классы борцов – чтобы не исхалтуриться. Гамбургский счет необходим в литературе. По гамбургскому счету – Серафимовича и Вересаева нет… В Гамбурге – Булгаков у ковра. Бабель – легковес. Горький – сомнителен (часто не в форме). Хлебников был чемпион».
Шкловский был к своим современникам строг, его оценки собратьев по литературе были весьма нелицеприятны – в чем-то справедливы (Серафимович и Вересаева), где-то нет (Бабель), а где-то отдавали личной неприязнью (Булгаков).

Выбор Шкловского
Выдающийся критик, литературовед, эссеист, киносценарист и автор многочисленных прозаических сочинений Виктор Шкловский родился 12 января 1893 г. в Северной столице Российской империи в смешанной семье: отец Борис Владимирович Шкловский происходил из хасидской Умани и в свое время женился на Варваре Карловне Бундель, в жилах которой текла русско-немецкая кровь.
Когда встал вопрос о выборе профессии, у юного Виктора сомнений не было. Он довольно рано проявил серьезный интерес к искусству и, еще будучи гимназистом, стал пробовать себя в прозе, а затем перешел к своим первым опытам по теории прозы. Его первая публикация увидела свет, когда ученику петербургской гимназии Н. Шеповальникова было 15 лет. А первое публичное выступление состоялось в литературно-артистическом кабаре «Бродячая собака», когда студенту филологического факультета Петербургского университета было 20. Студент читал научный доклад «Место футуризма в истории языка». Время было такое – молодежь увлекалась футуризмом в искусстве, Шкловский – историей языка. Вскоре началась Первая мировая, на которую он пошел добровольцем. Позже Шкловский писал: «Я был сыном крещеного еврея, не имел права на производство в офицеры и пошел в автомобильную роту». Служил шофером, «был в искровой роте, в прожекторной команде», инструктором в школе броневых офицеров.

«Воскрешение слова»
Доклад «Место футуризма в истории языка» лег в основу его книги «Воскрешение слова», которая вышла в Санкт-Петербурге в 1914-м. Это была первая книга молодого ученого. Через год он сделает свой окончательный выбор между военной карьерой и наукой. И всю оставшуюся жизнь посвятит служению слову. Как бы пафосно это ни звучало.
«Воскрешение слова» и следующая книжка «Искусство как прием», вышедшая в том же 1914 г., стали манифестом нового неформального кружка молодых ученых, в который входили Б. Эйхенбаум, Ю. Тынянов, Р. Якобсон и др. Кружок назовут ОПОЯЗ – Общество по изучению поэтического языка.
Кружковцы резко критиковали подход к литературе и искусству как к «системе образов» и выдвигали тезис об искусстве как сумме приемов художника. Шкловский писал, что основным «приемом искусства» является прием «остранения» вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен. И приводил пример Толстого, прием «остранения» у которого «состоит в том, что он не называет вещь ее именем, а описывает ее как в первый раз виденную, а случай – как в первый раз происшедший».
Издателей у них не было. Издавали они себя сами. Молодые ученые были связаны с футуристами и свое понимание литературы противопоставляли теориям символистов. Литературная жизнь строилась на скандалах.

Хочешь рассмешить Бога…
Есть такое проверенное временем выражение: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Не знаю, рассказывал ли Господу Шкловский о своих планах и смеялся ли Всевышний при этом или нет, но его желание заниматься только литературой и наукой, вернее, наукой о литературе, нарушила Февральская революция. Которую он не только принял душой и сердцем, но и в которой участвовал со всеми присущими ему силой и энергией. А тем временем за Февралем накатил Октябрь. Большевики вздернули Россию на дыбы, переворотили все вверх дном и с первых же дней стали устанавливать новые порядки, обещая всем рай на земле, а не на небесах. «Рай» обернулся адом – преследованием инакомыслящих, высылкой несогласных, первыми исправительно-трудовыми лагерями на Соловках, а затем – бессудными арестами и расстрелами.
Главный теоретик ОПОЯЗа революцию не только не принял – он боролся с ней. С оружием в руках.
Шкловский-теоретик говорил: «Искусство всегда было вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города». Но теория расходилась с жизнью, и в июле 1918 г. он примкнул к вооруженному мятежу правых эсеров против советской власти. В конце года решил отказаться от вооруженной борьбы и любой политической деятельности и перечеркнул свое прошлое – работу в первом Петроградском совете, пребывание помощником комиссара Временного правительства. Не хотел он вспоминать и о награде, врученной ему за храбрость генералом Лавром Корниловым.
Партию эсеров к тому времени большевики амнистировали. Правда, ненадолго. Новая власть своих идейных врагов не забывала. И всегда добивала.
В 1922 г. начались первые аресты и подготовка к первому показательному процессу над правыми эсерами. Шкловский бы продолжал работать, ему ничего больше и не надо было, но в том же 1922-м вышла в Берлине книга его бывшего товарища Г. Семенова (Васильева) «Боевая и военная работа партии социалистов-революционеров. 1918–1919 гг.», который откровенно рассказал о деятельности своих однопартийцев по свержению советской власти. В книге было много и о Шкловском. Этого «много» хватило бы для ареста.

Письма о нелюбви
…Он уходил в эмиграцию по тонкому льду Финского залива. Кое-где сквозь мартовский лед проступала вода. Он осторожно огибал гиблые места, мечтая добраться до берега. Из Финляндии перебрался в Германию. В Германии было холодно, голодно и мучила тоска. Все, что он любил – жену, друзей, ОПОЯЗ, – он оставил в России.
Ничего не оставалось делать, как только писать письма Горькому: сообщать ему о грянувшем громе, о том, что пока избежал судьбы Гумилева, посетовать на то, что не знает, как будет жить без родины, а затем, в более поздних письмах, жаловаться на безденежье и одиночество… и отчаянно завидовать Эренбургу, у которого был паспорт.
В Берлине он начал писать книги. Впрочем, Шкловский делал это всю жизнь.
О том, что он пережил с 1917 по 1922 г., он рассказал в «Сентиментальном путешествии». Но умолчал больше, чем рассказал, факты биографии – жизнь в подполье, преследования, побеги и переходы границы – становились фактами литературы, книга была похожа на приключенческий роман. Однако о своем реальном участии в антисоветском заговоре Шкловский рассказал мало, становясь в позу скромной девицы, только-только окончившей гимназию и «ни в чем таком» не замеченной.
А потом он взялся за «Zoo, или Письма не о любви». Письма были обращены к сестре Лили Брик – Элле Каган, в которую он был безответно влюблен. Он писал ей обо всем на свете – о Велемире Хлебникове и Алексее Ремизове, о холоде и жестокости нелюбящих, о принципе относительности и немце с кольцами в ушах, который встретился ему на одной из улиц. Тридцатое и последнее письмо, в котором он признавался, что революция переродила его, что ему нечем дышать, что он поднимает руки и сдается и просит впустить его в Россию, Шкловский адресовал во ВЦИК.
Он писал тем, от которых когда-то бежал. Тем, с кем некогда боролся с оружием в руках. Он признал свое поражение. Для руководства ВЦИК это были «романтические слезы».

«Придется лгать…»
Но его впустили. Еще один переродившийся, раскаивающийся, сдавшийся и сложивший оружие перед советской властью интеллигент, какими бы мотивами он ни руководствовался, был хоть небольшой, но победой новой власти. Тем более интеллигент с фамилией Шкловский.
Когда прошение о прощении было удовлетворено, в письме Горькому от 15 сентября 1923 г. он, сознавая, что придется делать в новой реальности, написал: «А я уезжаю. Придется лгать, Алексей Максимович. Я знаю, придется лгать. Не жду ничего хорошего».
Бывший эсер прекрасно знал, куда и к кому он возвращается и что его ждет на родине. Хорошего там действительно было мало. Но у него не отобрали возможность писать. А писать для него означало жить. На родине. Теперь она называлась СССР.
К этому нужно было привыкнуть. Он привыкал с трудом. Но все-таки привык – с горем пополам. Он был человеком в литературе и литературным человеком, и вне литературы, вне ежедневного кропотливого труда, как и вне родных осин, себя не мыслил. Он начал писать с юности. Но о чем бы он ни писал, исключая лишь некоторые исторические книги, он писал о...

Геннадий ЕВГРАФОВ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети