К 95-летию друга евреев, выдающегося писателя Бориса Васильева  

Май 3, 2019 – 28 Nisan 5779
Толстой советского периода

…Люди делятся не на русских, поляков, евреев или литовцев, а на тех, на кого можно положиться и на кого положиться нельзя.
Борис Васильев

Короленко – Горький – Маяковский – Паустовский – Платонов – Шаламов – Евтушенко… Борис Львович Васильев из этого ряда русских писателей и поэтов, которые затрагивали еврейскую тему. Уважительно, заботливо, сочувственно, по-дружески. И вообще, на мой взгляд, он один из лучших советских и российских писателей. Представитель того тонкого слоя недобитой в СССР интеллигенции, который, несмотря на все грозовые перипетии, обладал честью, достоинством, толерантностью.
В Советском Союзе официально кичились «пролетарским интернационализмом». Но в значительной степени он оставался мнимым, декларативным. Часто правила ярый бал ксенофобия, а происходящее можно было выразить словами корейца Кима из васильевской повести «Глухомань»: «…нам, любимым младшим братьям в братской семье народов – евреям, корейцам, немцам, калмыкам, чеченцам и так далее по списку, – приходится выживать, а не жить».

Cоня, Мирра, Артем…
Васильев сделал очень большое дело: создал в своих произведениях положительные образы евреев. Да еще и участников войны. И сделал он это в тот период, когда подобное как минимум не приветствовалось.
Соня Гурвич из повести «А зори здесь тихие…». Ее детство прошло в Минске. Отец Соломон Аронович Гурвич работал участковым врачом, и тревожный звонок в двери их дома раздавался днем и ночью, зимой и летом. Отец брал свой чемоданчик и в любую погоду шел к тем, кто нуждался в его помощи. Пешком, ведь извозчик стоил дорого. Жили очень скромно, и «в доме не было кровати, на которой спал бы один человек, а кровать, на которой спали трое, была». И донашивала Соня платья, перешитые из платьев сестер. А училась хорошо, круглая отличница была – и в школе, и в Москве, в университете. И «вместо танцев бегала в читалку и во МХАТ, если удавалось достать билет на галерку». Как раз готовилась к сессии, а тут война началась. Прервалась связь с родителями. Девушка надела военную форму. Зная немецкий, стала переводчиком, а потом и зенитчицей.
Старшине Федоту Васкову потребовался переводчик для спецоперации, и боец Гурвич сама незамедлительно выразила готовность в ней участвовать. Стойко переносила все тяготы, а когда было время, книжку читала. Блока. «Мы – дети страшных лет России…»
Меняя расположение, девушки забыли кисет старшины, на котором было вышито «Дорогому защитнику Родины». Гурвич бросилась принести и уже не вернулась. А Федот Евграфыч мстил за нее врагу. И с горечью думал, что «даже написать некуда о геройской смерти рядового бойца Софьи Соломоновны Гурвич».
Или вот Мирра из романа «В списках не значился». 1941 год, самое начало войны, захвачена Брестская крепость. Но лейтенант Николай Плужников (писатель дал ему имя своего друга, не возвратившегося с войны) скрывается в казематах, продолжает сражаться. А рядом хрупкая, хромая, с протезом девушка. «Упрямое желание уничтожать врага и тревожное сознание ответственности за чужую жизнь – все это жило в его душе в полной гармонии как единое целое». Молодые люди полюбили друг друга. Должен родиться ребенок, строятся планы и мечты о послевоенном будущем. Но ничему из этого сбыться не суждено – погибает Мирра, а затем и лейтенант.
В романе дружба народов показана на примере людей, попавших в нечеловеческие условия, где во многом и проявляется человек. Тут и доблесть, и предательство антисемита-сержанта, перебегающего на вражескую сторону. И чувства, возникающие на войне, где каждый день может оказаться последним.
Повесть «Завтра была война». Предвоенный 9 «Б» советской школы. Взрослеющее поколение с присущими возрасту интересами, влюбленностями, мечтаниями как часть портрета эпохи. Столкновения элементарной порядочности, представлений о добре и зле с веяниями страшного времени в виде веры в партию, писем «куда следует» и поисков «врагов народа». Среди вызывающих симпатию героев произведения – Артем Шефер. А потом война, и они ушли воевать, и многие не возвратились. В том числе и Артем, который, «когда провод перебило, сам себя взорвал вместе с мостом». Борис Васильев написал в письме своей школьной учительнице немецкого языка Анне Цвик, что прототипом Артема Шефера стал его близкий друг, фронтовик Аркадий Софер.
Затрагивал писатель и замалчиваемую в Союзе тему Холокоста. Один из его персонажей, скрипач Рувим Свицкий, становится «бывшим человеком»: «…на спине и груди его тускло желтела шестиконечная звезда: знак, что любой встречный может ударить его, обругать, а то и пристрелить… Звезда эта горела на нем, как проклятье, давила, как смертная тяжесть…»

«Глухомань живет в нас»
«Я жил страстью, а не расчетом, не оглядываясь по сторонам и не прикидывая, что ждет впереди. Я плыл не против течения, не по течению, а туда, куда указывал вложенный в меня компас, стрелка которого с раннего детства была ориентирована на добро», – так оценивал свой жизненный путь Васильев.
Больше всего он известен прозой о войне, о своем поколении родившихся в начале 1920-х, из мальчишек которого в живых осталось только 3%. Будучи фронтовиком, стремился показать войну «из своего окопа»: окружение, отрезанность от командования, необходимость принимать самостоятельные решения. «Ты можешь удрать, уйти, и никто тебе слова не скажет, но ты не уходишь».
Много поднимал он и острых мирных тем из современной ему жизни. Сражался с бесчеловечностью, черствостью, фальшью, бессовестностью. «Это не мы живем в глухомани. Это глухомань живет в нас».
Васильевская проза жесткая, много трагедий, много боли. Он шел на это, чтобы...

Александр КУМБАРГ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети