Беседа с джазовым пианистом и педагогом Даниилом Крамером  

Июль 29, 2016 – 23 Tammuz 5776
«То, что я – „жид пархатый“, я знал с первого класса»

Даниил Крамер – уникальная фигура российского джаза. Народный артист РФ, почетный член Сиднейского профессионального джаз-клуба, лауреат Европейской премии им. Густава Малера. Разнообразный репертуар музыканта покорил публику во многих странах мира. Талант исполнителя, аранжировщика, композитора сочетается в Крамере с даром просветителя и одного из главных популяризаторов джаза в России. Сегодня он – гость «EП».

«Я был хорош, но всегда находился кто-то лучше»

– Уважаемый Даниил! Ваши родители – не музыканты. Как они смогли понять, что их сын обладает незаурядными музыкальными способностями?
– Дело в том, что мама – очень талантливый музыкант, но не состоявшийся из-за войны. Она уже в семь лет давала концерты, и ее природные данные были очень большие. Она родилась в 1929 г., так что к началу войны ей было 12 лет. Это тот самый возраст, когда уже идет гормональное развитие и начинает меняться аппарат пианиста, а моя мама вместо занятий в самый горящий период эвакуировалась в Ташкент, и ей нужно было не заниматься, а просто выжить. Норма – 125 г хлеба в день, попробуйте себе это представить! Она вернулась в Харьков в 1946 г., но, как говорится, «поезд уже ушел». Ей, конечно, по старой памяти предлагали поступать в консерваторию, но мама всегда была трезвомыслящим человеком и понимала, что ее музыкально-фортепианная карьера окончена. У моего старшего брата музыкальных способностей не было, это стало ясно сразу. Брату купили скрипку, он ее положил на шкаф, и на этом все закончилось. А то, что у меня музыкальные способности, как сказала мне мама, было ясно где-то к четырем годам, и поэтому, собственно, меня и отдали учиться игре на фортепиано.
– Можно сказать, что Даня Крамер был вундеркиндом?
– Нет, так сказать нельзя: я позднего развития. Где-то до седьмого-восьмого класса я был вечно вторым: я был очень хорош, но всегда находился кто-то лучше.
– Как раз в 15 лет, если не ошибаюсь, вы выиграли первый музыкальный конкурс.
– Да, с этого момента моя жизнь стала веселее: я перестал быть вторым и стал первым, начал обгонять тех, кто всегда обгонял меня.
– Вы уже немного рассказали о маме. А что вы можете сказать об отце?
– Мой папа – великолепный учитель глухонемых. Он сурдопедагог и был одним из лучших в Украине, удостоен звания, я точно не помню, заслуженный учитель или народный учитель. Он – создатель первого и, видимо, единственного в тогдашнем Советском Союзе музея методик для глухонемых, который прекратил свое существование в тот момент, когда отца отправили на пенсию. Эта комната в харьковской школе-интернате для глухонемых, где он работал, срочно понадобилась под кладовку, а все материалы были выброшены на улицу. Папа с мамой уехали в Германию. Мамы уже нет, а отец по-прежнему живет в Любеке.
– В детстве вы испытывали на себе какие-либо проявления бытового антисемитизма?
– Первые три года моей учебы я совмещал обучение в общеобразовательной 106-й школе на улице Клочковской и в Первой («бетховенской») музыкальной школе. Что касается музыкальной школы, то никакого антисемитизма там не было и в помине, а вот в общеобразовательной его вполне хватало.
– Дело в том, что я, как бывший харьковчанин, знаю, какой контингент был в этой школе, да и район имел сомнительную репутацию.
– Да, сейчас он считается центром Харькова, а в конце 1960-х этот район, несмотря на близость к центру, был фактически трущобным – с одноэтажными домиками, с маленькими, практически не заасфальтированными улочками, с какими-то дворами. Как мне потом рассказывали, там были «хазы» и «малины». Тем не менее 106-ю школу я сейчас, по зрелым размышлениям, плохой бы не назвал: учителя там были очень хорошие, хотя, конечно, контингент учеников оставлял желать лучшего. Я рос тогда с полным осознанием того, что я – «жид пархатый, говном напхатый». Это я с самого первого класса слышал в школе регулярно наряду с «профессором-очкариком». Естественно, не от учителей, а от детей. Но дети это же не берут из воздуха. Хуже было другое: меня регулярно били. Видимо, считалось нормой, что меня нужно время от времени побить. Самое интересное, что я тогда сдружился с так называемыми нацменьшинствами: я дружил с армянским мальчиком. Но я стоял особняком, а били меня для острастки. Знаете, дети бывают жестокими, и эта жестокость вспыхивает у них спонтанно. Дети бывают жестоки во всем мире. Жестокость у нас в крови, что делать… Я понимаю, откуда это: ведь мы – потомки тех, кто выжил, а наши предки, начиная с древности, выживали в этом мире самыми разными способами – за счет физической силы, храбрости, честности, хитрости или подлости. Они выживали, а мы – их потомки, поэтому мы – такие разные.
– Это вас закалило?
– Да, это меня закалило, но однажды все чуть не кончилось очень плохо. Один раз я кому-то что-то не уступил. Я сталкивался с тем, что мне в трамвае могли сказать: «Куда прешь, жиденок? Жди, пока люди выйдут!» А как-то я получил удар сапогом на улице. Но в этот момент я шел с моим другом-украинцем, и он – пятиклассник – врезал портфелем тому, кто меня ударил ногой. Тут не все так просто… Я не могу сказать, что Украина – антисемитская страна. Хотя антисемитизма хватало, но в то же время среди моих знакомых находились украинцы, русские, для которых было все равно: еврей – не еврей, я был их другом. Когда я перешел в специальную музыкальную школу-десятилетку, то снова забыл о том, что такое антисемитизм: ни разу этого там не было. Потом я уехал в Москву, и больше не сталкивался с антисемитизмом. В общем, он закончился тогда, когда я перешел в харьковскую школу-десятилетку на улице Карла Маркса: с этого момента мои столкновения с украинским антисемитизмом закончились, и возобновлять их я не желаю.

«Я – композитор малых форм»
– Вы не только пианист, но и композитор. В каком возрасте вы начали сочинять музыку и почему решили этим заняться?
– Да ничего я не решал! Это получилось само собой так же, как дышишь: играешь, импровизируешь, сочиняешь… Я учился как пианист-исполнитель у гениальной, не побоюсь этого слова, учительницы, Елены Владимировны Иолис, ныне живущей в Мюнхене. Но однажды в школе обнаружили, что я импровизирую и пытаюсь что-то сочинять, и тогда мне сказали: «Иди в класс композиции!» Я пошел. У меня был замечательный педагог, известный сейчас в Украине композитор Людмила Федоровна Шукайло. Я буду ей по гроб жизни благодарен за то, что она научила меня композиции. Собственно, мой первый конкурс, о котором вы уже упоминали, я выиграл по двум номинациям: я получил первое место как пианист и второе – как композитор. Как мне сказала Людмила Федоровна, второе место было обусловлено тем, что я написал слишком маленькую пьесу, и она не «тянула» по сравнению с крупными формами. Но в то же самое время было видно, что я способный, и мне решили дать второе место, поощрив, но дав понять, что для первого места нужно нечто более масштабное. Однако я ничего масштабного в жизни не писал, я – композитор малых форм.
– Когда вы начали сочинять музыку, то пытались подражать?

Беседовал Евгений КУДРЯЦ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети