Представьте, возможны сомнения. Неоспорим, конечно, прорыв, совершенный им в русской поэзии. В поэзии, где, казалось, и прорываться уже некуда: все направления «езды в незнаемое» предприняты, даже заумь освоена. Тем не менее Бродский привнес в нее новую этику и эстетику, новую лексику, новую образную систему, новый интеллектуализм, новую философию бытия и никому не знакомого лирического героя. И вот что мне думается: он сделал это именно тогда, когда перестал быть собственно русским поэтом.
Есть противоположные типы существования: роевое и единичное, а лучше сказать – атомарное. Русский поэт, кого ни возьми, хоть самого отъявленного индивидуалиста, безотчетно тяготеет к роевому. «То старый спор славян между собою», – осаживает клеветников России Пушкин. «Я была тогда с моим народом», – сообщает Ахматова. Тютчеву дался Царьград; Блок в своем воображении скачет со скифами; Мандельштам молит народ, среди которого вырос, чтобы тот сохранил его речь «за привкус несчастья и дыма»; Пастернак горд: «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей».
Роевое (можно еще сказать – соборное) существование естественным образом воплощает себя в имперской идее. Бродский неспроста говаривал, что не любит все советское, но, во-вторых, – антисоветское: они слишком похожи. В самом деле, антисоветскость, как правило, предполагала оппозицию советской империи, но с верой в возможность какой-либо иной империи на ее месте – «справедливой», «свободной», «просвещенной», «духовной» и т. п. А Бродский начал внутренне обосабливаться от империи, от ее менталитета, еще на начальном этапе своего творчества. Он рано предпочел русскому Мы-чувствованию трагизм и мужество одиночного плавания через море бытия, при котором даже на мысль о Боге не опереться. Этот выбор дался ему не в полной мере: вспомним, к примеру, имперскую ярость, с которой он накинулся на «незалежность» Украины. И все же Бродский первым в русской поэзии не только с блеском раскрыл неприглядность и жуть империи как таковой, как образа жизни, но и предпочел вырваться сознанием из имперского пространства. Тут-то и пошли косяком мощные стихи. Тут-то и возник лирический герой, столь естественно сочетающий космическое мировосприятие с жаргонной и даже табуированной лексикой. Вы можете считать его циником, но цинизм Бродского вкраплен в открываемые им метафизические пространства, мало кому доступные. И понятно, что без такой лексики нам открывались бы другие метафизические пространства – вылизанные, уставленные мнимостями, опрысканные духами ложного пафоса (а это ему ненавистно).
Безошибочно почувствовавшие, с кем имеют дело, советские чиновники выдернули его из империи и фактически. После этого число мощных стихов стало нарастать. И тогда-то он стал истинным человеком Запада, русскопишущим американо-европейцем, сделавшим для себя (и для нас) ошеломляющее открытие:
Анатолий ДОБРОВИЧ
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь
© 2015 Еврейская Панорама. Все права защищены.
