В театрах играли пьесу «Трамвай по имени желание». Он и пошел бы, но места брали с бою, как в часы пик в трамваях. О чем была пьеса и имела ли отношение к трамвайному делу, он так и не узнал. Но название запомнилось и, как ни одно другое, подходило.
Подолгу не впускаемый внутрь вагонов народ обильно поливался мерзким дождичком, как умеет делать лишь один город в мире. Влажный мороз слеплял носы, кусал щеки и выбивал из глаза едкие, как кислотный дождь, слезы. Проезжие машины обидно обдавали грязной лужей или шмякали на ноги комья снега пополам с водой и солью, умело рассыпаемой дворниками, чтобы лед на мостовых быстрее таял, превращаясь по какой-то полезной химической формуле в непроходимую густую жижу. Будущие пассажиры ненавидели всех, кто мешал им взобраться на желанную подножку и услышать за собой гусиное шипение наконец-то закрываемой сзади двери. Каждый трамвайный претендент был врагом. Ближний мешался под ногами и звал к раздражению.
– Понаехали лимитчики, в вагон не войти! – раздражался старый строитель в грязной робе, сам перебравшийся с деревни лет десять назад.
– Чудак на букву «м»! – отзывались о таких молодые.
Давка рождала анекдоты. Пожилой еврейский учитель стоит на площадке. Его прижал в угол здоровый бугай. «Послушайте, вы стоите у меня на ноге!» – говорит учитель. «Молчать, жидовская морда!» – отвечает бугай. Учитель терпит. Наконец толпа выходит, на площадке становится свободней, и учитель просит: «Вы можете теперь сойти с моей ноги? Мне больно!» – «Молчи, жидовская морда!» – снова отвечает 6угай. И тогда интеллигент, удобно читающий против кондуктора, складывает газетный лист и поворачивается к площадке. «Жид прав!» – произносит поборник справедливости.
Толкотня и давка – два разных вида трамвайного общения во время бесконечных расстояний от дома до работы, вечером обратно. И долго-долго, до проспекта Газа, нас будет пережевывать вагон. Но стоит кому-то проявить недовольство, и тут же ему замечают в несколько голосов:
– Не нравится – бери такси!
За годы разработалась хартия трамвайных ответов. Пассажиры огрызались только строго по-трамвайному. Транспорт был школой гражданской брани – простой, доходчивой, не переходящей границ, но обидной. И всегда соразмерной причине обиды.
– Женщина! По ногам как по бульвару! – замечает пожилой рабочий, которому пассажирка наступила на пятку.
– Вы бы посторонились, и я прошла! – говорит женщина.
– Бесполезно! – сухо отвечает мужчина.
Насчет состояния ног откликались особо болезненно: ноги находятся в самом низу и терпят первыми любой акт насилия.
– Все мне ноги оттоптал и спасибо не скажет!
Очки и шляпы полагали особую вежливость и терпение. Близоруким лучше было не возникать ни при каких обстоятельствах.
– Не стыдно! А еще в очках! – то и дело слышалось тут и там. Или, соответственно: – A еще и в шляпе!
Больше всего раздражали молодые. Предстоящая им жизнь уже была для большинства оскорблением.
– В таком возрасте пешком ходить надо!
Инвалиды и пенсионеры с бою брали свои права, как на фронте.
– Дама! Попрошу встать! Тут места для инвалидов. – И дама лет двадцати вскакивала, покраснев, со случайно насиженного места.
Большинство обидных выражений пользовалось сравнением с животным. Сравнение могло быть общим, видовым или особо изощренным.
Пожилая женщина находила кого-нибудь помоложе и без церемоний хватала за рукав.
– Расселась тут, как жвачное животное! Не видите, что человек плохо дышащий?
– Пьяная свинья! – говорила женщина подгулявшему подростку.
– Да, я пьяный! – отвечал пьяный, падая при повороте к ней на шею. – А ты некрасивая! Но я – я просплюсь завтра утром…
Говорить «пьяный пес» или «пьяный кот» было не принято – это не действовало. Кошка могла быть только драной, но такое обращение вело к тяжелой плюхе. Дикие звери в ход не шли. Глупо называть толкнувшего жирафом или наступившую на ногу – оленихой. Исключения составляли обезьяна, медведь или слон. Первое было ругательством грубым даже для трамвая, два вторых – скорее нежно-ворчливыми. Впрочем, чаще звучали животные домашние. «Прешься, как лошадь!» «Застряла, как корова!» Оскорбительным было обращение «курица».
Последнее время трамвайный бестиарий пополнился еще одним парнокопытным – козой необъезженной. Как объезжают коз, не сообщалось.
Был вечер, разъезжались по домам. Трамваи шли нерегулярно. Если посчастливилось войти, это еще не означало, что удастся вовремя выйти. Он вместе с народом приближался к дверям. Выходу на площадку мешала девица немалых размеров. Ее прижало к косяку, и было ей ни туда, ни сюда. Каждый норовил ее толкнуть или задеть хотя бы словом. Багровая коза отпущения пыталась протиснуться вместе со всеми, но бока не пускали.
– Растелешилась, коза необъезженная! – шипели тетки, продираясь сквозь нее. Козу было жалко.
Самое страшное ругательство он услышал еще студентом. Молодая кондукторша, почти подросток, не могла дать сдачи с сотенной купюры.
– Приготовили бы мелочь, если собирались ехать общественным транспортом, – только и позволила она себе сказать.
Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».
Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь
© 2015 Еврейская Панорама. Все права защищены.
