Беседа с художником Вениамином Клецелем  

Май 1, 2015 – 12 Iyyar 5775
Семьдесят лет и 35 минут…

Как же светло в его мастерской! Как просто и радостно! Как живо в этой ветхой комнате художника! Яркие акриловые картины. Странные добрые люди, собаки, стулья, евреи за столом, на ослах, с красными петухами. И как будто ничто никуда и не проносилось, не сменялись правительства, не начинались войны, не кончались эпохи…

– Ошибки художника в раме хорошо видны, – примеривая деревянный прямоугольник к холсту, говорит Вениамин Клецель. – В раме работа собирается и совсем иначе воспринимается. Рама сама подсказывает, где, как и что надо организовать. Поэтому в музеях везде рамы.

– А к какому художественному стилю вы относите свои работы? Есть ли тут для вас самого какие-то рамки?

– Считаю себя реалистом. Но к какой-то определенной школе себя не отношу. Школа, конечно, есть – я окончил и художественное училище, и театрально-художественный институт, но когда попал в Израиль, у меня глаза по-иному открылись. Какая-то форма немножко гротесковая появилась. Каждая вещь чуть преломляется, немного в ином ракурсе на нее смотришь.

– А нужно ли вообще художнику причислять себя к какому-то стилю?

– Как-то об этом не задумывался. Есть впечатление, которое я тут же стараюсь реализовать. Работаю быстро: за день, а то и за 3–4 часа могу родить вещь. Когда долго работаю, уже не получается так, потому что все на одном дыхании делается. Стиль… Кто-то проводит аналогии. Кому-то мои работы напоминают Хаима Сутина, кому-то – Модильяни. Даже Шагала… Это, конечно, далеко от Шагала. Шагал – это Шагал. Просто в работах любого художника всегда можно кого-то найти. Столько всего на свете накоплено, что ты невольно можешь кого-то напомнить. Но любому художнику нужно самому смотреть на мир и реализовывать себя. А из того, чему когда-то учился, надо и забывать кое-что. Но вообще-то говорить о живописи можно много и в то же время не говорить: она сама о себе говорит.

– А что такое стиль, направление в искусстве? Это явление эпохи или попытка найти то, чего еще не было?

– Я считаю, нужно петь своим голосом, не поддаваться каким-то влияниям. Много сейчас и китча, и такого, что ради оригинальности делается. Но ведь должна быть простота. Говорят же: все гениальное просто. Хотя об этом не думаешь. Просто стараешься быть искренним художником, вот и всё. И потом, естественный отбор происходит. Вот многие «наши» приезжают, бегают, смотрят: как работают местные художники? что это за стиль? что такое израильское искусство? Тут плохо учат. В «Бецалеле», Национальной академии художеств, не дают рисунка хорошего. Русскоязычные же художники приехали с хорошим багажом. Многие окончили институты в Москве, Питере, я вот – в Ташкенте. Знания нужны, но пишешь то, что чувствуешь. Искусство не должно быть разумным. Оно должно быть чувственным прежде всего. Ум у художника должен быть, но живопись должна быть живописью. Это не значит – желтое, красное, еще какое-то. Могут быть две-три краски, но это будут чувства. Солнце можно и черным написать. Все зависит от настроения, от того, что ты хочешь сказать. Такова моя платформа. А стилей много. Сейчас смотришь в музеях: поп-арт, инсталляции… Может быть, это искусство, не знаю. Но оно немножко надуманно: стараются люди выжать что-то из живописи.

– Но почему?

– Тут еще и время диктует. Искусство не стоит на месте. Новые направления и стили создаются не потому, что так надо, а потому что в разные времена все по-разному воспринимается. Хочется других форм, красок… Вот были импрессионисты, было их «впечатление». Они писали в определенное время суток, в полдень, разрабатывали свои методы и приемы, организовали школу, им подражали. А потом появились постимпрессионисты. Мне они больше нравятся: нет той банальности цвета, есть мужественное начало, одновременно и теплое, и холодное. Так что все, безусловно, развивается. Где-то когда-то бывает застой. Во время войны мало кто писал, но, тем не менее, появилась «Герника». Искусство всегда отзывается на события. И, может быть, нужны какие-то экстремальные ситуации. У художника в сложные времена обостряется чувство, чувство протеста. В СССР в диссидентский период появились новые имена – Оскар Рабин, Олег Целков, Шемякин… Были и другие люди, которых власть боялась. Но, конечно, способных создать какой-то стиль, направление в искусстве – единицы. Сколько было художников во все времена, а гениальных – по пальцам перечесть… В Израиль приехали хорошие ребята. Привезли с собой не то что реализм, но свою школу. Хотя иногда школа и не нужна. Нужен наив какой-то. Наивное искусство очень интересное. Некоторые нигде не учатся, а имеют способности рисовать. Среди этих людей есть очень талантливые. Вот Пиросмани: все эти его духанщики, столы с вином – все подвергалось критике, а он ведь делал то, что нужно: в его работах есть время, чувствуется отношение художника.

– В ваших работах тоже отношение чувствуется…

– В Израиле у меня открылось как бы второе дыхание. Здесь пластика очень интересная: и камни, и архитектоника, и одежда. Часто спускаюсь из своей мастерской в Иерусалиме, в Меа Шеарим. В иешивах поют дети. Эта атмосфера многое дает, как бы нафаршировываешься ею. Здесь я почувствовал себя каким-то другим.

– Евреем?

– Не то что евреем. Но что-то происходит на уровне крови. Здесь ты чувствуешь евреев – я их и пишу все время. Раньше жил в культуре русской, такой тематики не было вовсе. Но без того багажа, который я получил в Советском Союзе, этой тематики не было бы тоже. Там я стал членом Союза художников СССР. Участвовал во многих выставках. На Волге жил, но Волгу не писал. Хотя художник всегда найдет тему. Не важно что. Важно как. Знаете, можно и кружку написать гениально. Я вот вспоминаю, была выставка итальянского художника Джорджо Моранди. Он писал небольшие вещи: бутылки, еще что-то… Здорово! Не надо усложнять. Конечно, кто-то поймет, кто-то не поймет. Но вообще искусство надо делать прежде всего для себя. И показывать людям. Тогда получается.

– А чем вообще измерить качество картин? И есть ли такое мерило?

– Сам художник – мерило. Он и режиссер, и дирижер. Ты должен знать, закончена ли твоя работа. Что значит закончена? Немножко надо оставлять зрителю. Не все разжевывать, понимаете? Так что все зависит от тебя. И, мне кажется, нужно быть свободным в трактовке каких-то вещей, совершенно свободным. Но есть мера. Это и знания, и культура, ну, не эстетство, а эстетика в хорошем смысле. Хотя обо всем этом, конечно, не думаешь – пишешь, и это получается, потому что пишешь каждый день.

– Вы говорили о Пиросмани, о способности без знания. А как сделать так, чтобы законы и знание техники не давили на художника, чтобы разум не пересиливал чувств?

Беседовала Катерина КУДРЯВЦЕВА

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь , заказать ознакомительный экземпляр здесь

Написать письмо в редакцию

Социальные сети