Октябрь 29, 2015 – 16 Heshvan 5776
Сестра из Парижа

Эту историю рассказал мне мой покойный друг, замечательный кинорежиссер и яркий, искрометный человек Яков Сегель. Он обожал Фаину Георгиевну Раневскую, часто бывал у нее дома и потом, переполненный впечатлениями, делился ими со мной. До 1980 г. я жил в Киеве, но уже задолго до этого большую часть своей жизни проводил в экспрессе «Киев – Москва» и в московских гостиницах, целенаправленно охмуряя редакции газет, издательства, телевидение, постепенно внедряясь в жизнь столицы. Поэтому я уже имел возможность познакомиться с Фаиной Григорьевной Раневской, и, для раскачки, перед историей Сегеля, расскажу о двух своих последних встречах с ней.
Первая произошла в начале 1960-х, в ресторане старого, еще не сгоревшего Дома актера на улице Горького. Как всегда, он был переполнен. Предварительно заказав столик, мы ужинали: я, брат Леонид и несколько наших друзей. В зал вошла Раневская в сопровождении трех актеров из Театра Моссовета, в котором она тогда служила. Пришли они после спектакля в надежде поужинать, но свободных мест, как я уже сообщил, не было. Мы решили потесниться, и я пригласил Фаину Георгиевну и ее спутников за наш столик. Когда они рассаживались, мне принесли мое любимое блюдо: распластанного на тарелке цыпленка табака. Увидев его, Фаина Георгиевна громко прокомментировала:
– Эта курочка приготовилась любить!
Естественно, и мы все, и сидящие за соседними столиками громко расхохотались, после чего я растерянно решал, могу ли съесть своего любимого цыпленка или должен любить его платонически.
Следующая встреча произошла уже попозже, в конце 1966 г. В Театре Моссовета готовили к выпуску спектакль «Странная миссис Севидж». Ставил спектакль великолепный режиссер Леонид Викторович Варпаховский, в прошлом ученый секретарь Мейерхольда, отпахавший 18 лет в сталинских лагерях, но каким-то чудом сохранивший свой талант, оптимизм, любовь к людям и неиссякаемое чувство юмора. Несмотря на разницу возрастов в 25 лет, мы очень дружили, часто общались, ездили вместе отдыхать в Прибалтику и там лихо проводили время, причем заводилой всех придумок, розыгрышей и веселого «хулиганства» был он. Когда я утром позвонил ему и сообщил, что прибыл в столицу, он попросил меня немедленно приехать в театр, чтобы успеть посмотреть репетицию: послезавтра показ на публике и сдача спектакля – он очень нервничает. Конечно, через полчаса я уже был в театре. Начался прогон. В спектакле участвовали очень хорошие, известные артисты, которые прекрасно играли свои роли, но... Но когда появилась Раневская, у меня возникло ощущение, что на сцене куклы, а она – кукловод, она – Гулливер, она – гениальна, поэтому ни с кем не соизмерима.
Когда первое действие окончилось, я рассказал Варпаховскому о своем впечатлении.
– Сашенька, – взмолился он, – пожалуйста, скажите это все ей – она меня измучила: ей то не нравится, это не нравится, требует переделок, а послезавтра сдача спектакля!..
Когда мы вошли в грим-уборную к Раневской, я с чувством произнес:
– Фаина Георгиевна, я вас всегда любил, но после этого спектакля я восхищен, я в восторге, вы заполнили сцену, вы – кукловод, которому тесно на ширме, вы...
– Голубчик, – прервала меня Раневская, – пожалуйста, сядьте, вдохните воздух и медленно повторите все, что вы сказали, медленно и с чувством – я обожаю, когда меня хвалят, о-бо-жа-ю!
Премьера прошла на ура, гремел хор восторженных отзывов и зрителей, и критиков, но она все равно была недовольна: «Не так, не то, не получилось, не доделано... » И это повторялось всегда, после каждого спектакля: беспощадная требовательность к себе – свойство большого, истинного таланта!
Прежде чем перейдем к истории Сегеля, приведу сведенье для тех, кто не знает: в 1917 году, когда вся семья Раневской удирала от революции, двадцатилетняя Фаина, отравленная любовью к театру, отказалась эмигрировать и осталась в перевернутой России, одна-одинешенька, без родителей, без родных и близких. Так и прожила все эти годы, оторванная от семьи.
В конце 1950-х, ее отыскали родственники, и она смогла выехать в Румынию и встретилась с матерью, с которой не виделась сорок лет. Сестра Изабелла жила в Париже. После смерти мужа ее материальное положение ухудшилось, и она решила переехать к знаменитой сестре, которая, как она предполагала, при всех ее званиях и регалиях, купается в роскоши.
Обрадованная, что в ее жизни появится первый родной человек, Раневская развила бурную деятельность и добилась разрешения для сестры вернуться в СССР.
Счастливая, она встретила ее, обняла, расцеловала и повезла домой. Они подъехали к высотному дому на Котельнической набережной
– Это мой дом, – с гордостью сообщила Фаина Георгиевна сестре.
Изабелла не удивилась: именно в таком доме должна жить ее знаменитая сестра. Только поинтересовалась:
– У тебя здесь апартаменты или целый этаж?
Когда Раневская завела ее в свою малогабаритную двухкомнатную квартирку, сестра удивленно спросила:
– Фаиночка, почему ты живешь в мастерской, а не на вилле?
Находчивая Фаина Георгиевна объяснила:
– Моя вилла ремонтируется.
Но парижскую гостью это не успокоило.
– Почему мастерская такая маленькая? Сколько в ней «жилых» метров?
– Целых двадцать семь, – гордо сообщила Раневская.
– Но это же тесно! – запричитала Изабелла. – Это же нищета!
– Это не нищета! – разозлилась Раневская, – У нас это считается хорошо. Этот дом – элитный. В нем живут самые известные люди: артисты, режиссеры, писатели. Здесь живет сама Уланова!
Фамилия Уланова подействовала: вздохнув, Изабелла стала распаковывать свои чемоданы в предоставленной ей комнатушке. Но она так и не смогла понять, почему этот дом называется элитным: внизу кинотеатр и хлебный магазин, ранним утром грузчики выгружали товар, перекрикивались, шумели, устраивали всем жильцам «побудку». А вечерами, в десять, в одиннадцать, в двенадцать оканчивались сеансы и толпы зрителей вываливались из кинозала, громко обсуждая просмотренный фильм.
– Я живу над «хлебом и зрелищами», – пыталась отшучиваться Фаина Георгиевна, но на сестру это не действовало.
– За что тебя приговорили жить в такой камере?.. Ты, наверное, в чем-то провинилась.
В первый же день приезда, несмотря на летнюю жару, Изабелла натянула фильдеперсовые чулки, надела шелковое пальто, перчатки, шляпку, побрызгала себя «Шанелью», и сообщила сестре:
– Фаиночка, я иду в мясную лавку, куплю бон-филе и приготовлю ужин.
– Не надо! – в ужасе воскликнула Раневская. В стране царили процветающий дефицит и вечные очереди – она понимала, как это подействует на неподготовленную жительницу Парижа.
– Не надо, я сама куплю.
– Фаиночка, бон-филе надо уметь выбирать, а я это умею, – с гордостью заявила Изабелла и направилась к входной двери. Раневская, как панфиловец на танк, бросилась ей наперерез.
– Я пойду с тобой!
– Один фунт мяса выбирать вдвоем – это нонсенс! – заявила сестра и вышла из квартиры.
Раневская сделала последнюю попытку спасти сестру от шока советской действительности.
– Но ты же не знаешь, где наши магазины!
Та обернулась и со снисходительной улыбкой упрекнула:
– Ты думаешь, я не смогу найти мясную лавку?
И скрылась в лифте.
Раневская рухнула в кресло, представляя себе последствия первой встречи иностранки-сестры с развитым советским социализмом.
Но говорят же, что Бог помогает юродивым и блаженным: буквально через квартал Изабелла Георгиевна наткнулась на маленький магазинчик, вывеска над которым обещала «Мясные изделия». Она заглянула во внутрь: у прилавка толпилась и гудела очередь, потный мясник бросал на весы отрубленные им хрящи и жилы, именуя их мясом, а в кассовом окошке, толстая кассирша с башней крашенных волос на голове, как собака из будки, периодически облаивала покупателей.
Бочком, бочком Изабелла пробралась к прилавку и обратилась к продавцу:
– Добрый день, месье! Как вы себя чувствуете?
Покупатели поняли, что это цирк, причем, бесплатный, и, как в стоп-кадре, все замерли и затихли. Даже потный мясник не донес до весов очередную порцию «мясных изделий». А бывшая парижанка продолжала:
– ...Как вы спите, месье?.. Если вас мучает бессонница, попробуйте перед сном принять две столовых ложки коньячка, желательно «Хеннесси»... А как ваши дети, месье? Вы их не наказываете?.. Нельзя наказывать детей – можно потерять духовную связь с ними. Вы со мной согласны, месье?
– Да, – наконец, выдавил из себя оторопевший мясник и в подтверждение кивнул.
– Я и не сомневалась. Вы похожи на моего учителя словесности: у вас на лице проступает интеллект.
Не очень понимая, что именно проступает у него на лице, мясник, на всякий случай, смахнул с лица пот.
– Месье, – перешла к делу Изабелла Георгиевна, – мне нужно полтора фунта бон-филе. Надеюсь, у вас есть?
– Да, – кивнул месье мясник и нырнул в кладовку. Его долго не было, очевидно, он ловил теленка, поймал его, зарезал и приготовлял бон-филе. Вернулся уже со взвешенной и завернутой в бумагу порцией мяса.
– Спасибо, – поблагодарила Изабелла. И добавила: – Я буду приходить к вам по вторникам и пятницам, в четыре часа дня. Вас это устраивает?
– Да, – в третий раз кивнул мясник.
Расплачиваясь в кассе, Изабелла Георгиевна порадовала толстую кассиршу, указав на ее обесцвеченные перекисью волосы, закрученные на голове в тяжелую башню:
– У вас очень модный цвет волос, мадам, в Париже все женщины тоже красятся в блондинок. Но вам лучше распустить волосы, чтобы кудри лежали на плечах: распущенные волосы, мадам, украсят ваше приветливое лицо.
Польщенная кассирша всунула два указательных пальца себе за обе щеки и стала с силой растягивать их, пытаясь улыбнуться.
Когда, вернувшись домой, Изабелла развернула пакет, Фаина Георгиевна ахнула: такого свежайшего мяса она давно не видела, очевидно, мясник отрезал его из своих личных запасов.
– Бон-филе надо уметь выбирать! – гордо заявила Изабелла.
С тех пор каждый вторник и каждую пятницу она посещала «Мясные изделия». В эти дни, ровно в четыре часа, мясник отпускал кассиршу, закрывал магазин, вешал на дверь табличку «Переучет», ставил рядом с прилавком большое старинное кресло, купленное в антикварном магазине, усаживал в него свою дорогую гостью, и она часами рассказывала ему о парижской жизни, о Лувре, об Эйфелевой башне, о Елисейских полях... А он, подперев голову ладонью, все слушал ее, слушал, слушал... И на лице его вдруг появлялась неожиданная, наивная, детская улыбка...
– Я не знаю, – заключил свою историю Яков Сегель, – поняла ли Изабелла Георгиевна в каком спектакле она участвовала, но свою роль она исполняла искренне и достоверно...
Добавлю от себя: но не долго. Очень скоро она тяжело заболела, умерла, и Фаина Георгия опять осталась одна. И теперь, после ощущения радости от присутствия рядом близкого, родного человека, она особенно остро почувствовала свое одиночество. Когда ее заваливали букетами цветов, она грустно произносила: «Столько любви, а в аптеку сходить некому».
Одиночество убивало настроение и съедало здоровье. Навалившаяся старость душила ее в своих объятиях. Одно из ее крылатых высказываний: «Старость – это свинство. Это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости». На вопрос «Как вы себя чувствуете?» отвечала: «Симулирую здоровье» или: «Я себя чувствую, но плохо».
И завершу я этот рассказ одним из последних ее афоризмов. Точнее, это не афоризм – это крик души: «Будь проклят этот талант, который сделал меня одинокой!»
Ее одиночество окончилось на Новом Донском кладбище, где, по ее завещанию, она похоронена рядом с сестрой – теперь они навсегда вместе.

Александр КАНЕВСКИЙ

Социальные сети