75 лет назад состоялся единственный в истории Второй мировой успешный коллективный побег из нацистской тюрьмы  

Ноябрь 30, 2018 – 22 Kislev 5779
«Думаю я тоже на идише…»

От публикатора
С Симой Яшунски-Файтельсон я познакомился летом 1999 г., когда она с мужем Алтером (Алексом) Файтельсоном, одним из лидеров подпольной Антифашистской боевой организации «АКО», руководителем легендарного побега 25 декабря 1943 г. 64 заключенных из Каунасского лагеря смерти «Девятый форт», приехала в Минск навестить сына Якова, возглавлявшего тогда представительство «Джойнта» в Беларуси. Супруги не раз посещали мероприятия, которые проводило Минское объединение еврейской культуры, в том числе принимали участие в экскурсиях по памятным местам, связанным с Шоа и с еврейским антифашистским сопротивлением. Во время одной из таких экскурсий мне удалось записать наш с Симой разговор о событиях времен войны, свидетелем и участником которых она была… Сегодня Симе 93 года. Судя по всему, она – последний живой свидетель этого страшного события. Подробно об антифашистском сопротивлении в Каунасском гетто и побеге из «Девятого форта» можно прочесть в книге Алекса Файтельсона «Непокорившиеся» (Тель-Авив, 2001).
Яков БАСИН

Сима и Алтер с товарищем по партизанскому отряду Ицхаком Рогалиным. 4 апреля 1946 г.

Когда я на склоне лет перебираю страницы своей долгой жизни, память возвращает меня в родной Каунас, где прошло мое детство, где я начала писать стихи, где встретила любимого человека, где сформировалась как личность. И конечно же, не могу миновать в этих воспоминаниях трагических дней гитлеровской оккупации, борьбы с нацизмом, истории спасения.
Еврейская общественная жизнь в Каунасе до войны была очень активной. Существовали сионистские организации, активно действовала молодежная организация «Бейтар». Еврейские дети учились в школах, в которых обучение шло на идише. Впрочем, с ним была связана вся жизнь еврейской общины: это был и разговорный язык, и литературный, и язык обучения в еврейской гимназии, на идише играл еврейский театр. Идиш – язык, на котором я говорила с детства, на нем я думала и думаю до сих пор. Нет, в школе мы учили и литовский, но вообще весь образовательный процесс проходил на идише. Я ведь родилась в маленьком местечке в Литве, детство прошло в Каунасе.
Кругом было сплошное еврейское окружение. Существовали огромные идишистские библиотеки, роскошные книжные магазины. Работали писатели, журналисты, поэты, которые писали на идише. Были литературные кружки, но я в них попасть до войны не успела. Мы с мужем всю жизнь разговаривали дома на идише. Потому и стихи пишутся только на идише. Когда в 1971 г. мы приехали в Израиль, у меня спросили: «Когда вы начнете писать стихи на иврите?» Я ответила: «Никогда, потому что никогда не овладею им настолько, чтобы писать стихи». Для того, чтобы писать стихи на иврите, надо думать на иврите. Я, конечно, знаю иврит, но не настолько, чтобы писать на нем стихи.
А стихи я начала писать в третьем или четвертом классе. Как-то так получается, что мысли выходят из головы уже рифмованными. Мне иногда кажется, что в рифмованной форме мне даже легче выразить то, что я хочу сказать. Первые стихи были о природе, о друзьях. Потом в Каунас пришли русские, и пошли стихи о свободной жизни, о праздниках – 1 Мая, 8 Марта… Все написанное пропало в годы войны. Но когда я оказалась в гетто, мне было уже 16 лет, и стали появляться новые стихи. Они соответствовали тому, что я чувствовала в то время. Я записывала. Писала для друзей, а чтобы лучше запоминалось, писала их на какие-нибудь знакомые мелодии. Получались песни. И мы все их пели. Некоторые из этих песен сохранялись долго, я их слышала даже после войны…
Социальные мотивы появились в моих стихах не случайно. До войны я участия в еврейском молодежном движении не принимала. Правда, приходила к друзьям в молодежную организацию «Шомер а-Цаир», но сама в их ряды не вступала. В комсомол меня не приняли, потому что я не любила заниматься спортом. Но зато в гетто я с первых дней участвовала в молодежной антифашистской организации.
Когда в Литву пришла советская власть, для евреев вначале ничего не изменилось. Но вскоре были распущены все сионистские организации, закрыты все школы с обучением на иврите. Все перешло на идиш. В остальном же мы чувствовали полную свободу. Я тогда очень много писала. О свободе, о равноправии. Ведь я во все это искренне верила. Хотя, если говорить по справедливости, то и до этого мы не особенно чувствовали дискриминацию. Мне кажется, в правительстве даже был министр-еврей. Было множество синагог. Наш дом стоял как раз напротив главной синагоги. К нам приезжали еврейские артисты. В еврейскую жизнь никто не вмешивался. Правда, евреям не разрешали покупать землю, их не принимали на государственную службу, но в обыденной жизни все это не очень ощущалось. Я работала в еврейском магазине, кругом были одни евреи…
И вдруг в один день все погибло: началась война, в Каунас пришли немцы. Что немцы будут с евреями делать, мы не знали. Наоборот. Помню, моя мама сказала, что память о немцах периода Первой мировой войны осталась очень неплохая. Мы и в самом деле не знали, что происходит там, куда приходят немцы. Нигде об этом никакой информации не было. Еврейские погромы начали не немцы, а литовцы. В те два-три дня, что Каунас оставили советские войска и еще не вошли немецкие, начались массовые убийства и грабежи.
Наш дом стоял на центральной улице. В доме жило много еврейских семей. Хозяином тоже был еврей. Двор был проходным: с обеих сторон – ворота. Сторож-литовец на ночь закрывал их, и если кто-то приходил поздно, надо было звонить. Сторож выходил и открывал ворота. В ночь накануне погрома этот сторож водил каких-то людей по дому и показывал квартиры, где живут евреи. Нескольких жильцов-мужчин отвели в подвал и расстреляли. Был также ранен один мальчишка. Ему было 14 лет. А потом пришли к нам. Это были литовцы. На руках у них были белые повязки. Они взяли моего отца и брата и вывели из квартиры. Мы рванулись вслед за ними. Когда мы вышли во двор, внезапно появился немец. Он спросил, что тут происходит, и велел отпустить отца и брата. Так в тот день немец спас жизнь близким мне людям.
В тот день началась история, которая закончилась много лет спустя. Среди тех, кто погиб в том погроме, был молодой человек, который незадолго до войны поселился у нас с молодой женой. Это была красивая пара, и я, 16-летняя девчонка, с интересом наблюдала за их жизнью: они были так влюблены друг в друга… И вот этого молодого человека убили. Его жена была в положении. Она приехала в Каунас из какого-то местечка и теперь осталась совершенно одна. Пока нас не переселили в гетто, я почти все время проводила с ней. Но чем я могла ей помочь? Разговаривала с ней, отвлекала от тяжелых мыслей. Потом наши пути разошлись. Я не знала, что с ней. Только слышала, что она родила сына и дала ему имя отца.
Прошли годы. Однажды я пошла в поликлинику. На двери одного из кабинетов читаю: «Врач Лакевич». Появилась врач – молодая женщина. Я спрашиваю: «Скажите, Лакевич – это фамилия ваша или вашего мужа?» – «Мужа». – «А мужа зовут Моше?» – «Откуда вы знаете?» Я потом встретилась с этим Моше. Это был сын этой женщины. Он родился уже в оккупации. Его, ребенка, спасли литовцы, прятали от немцев. А мать погибла.
Так было: одни убивали, другие спасали. Одни издевались над нами, когда нас водили на работу, а другие помогали как могли. Но тех, кто помогал, было очень немного, к сожалению. И трагедии с окончанием войны тоже не закончились. Мать Моше погибла не в концлагере, где она провела все годы оккупации. А вот когда ее освободили, она поспешила вернуться в Литву. Ее посадили к себе в машину какие-то русские, но по дороге изнасиловали, и до Литвы она не доехала – погибла. Мальчика нашел брат отца, который приехал из России. Он и воспитал ребенка.
Взаимоотношения евреев и советской власти не были простыми. Вот сейчас кое-кто с литовской стороны, чтобы оправдаться, заявляет, что евреи сами заслужили такое отношение: они, дескать, бросились помогать советской власти и участвовали в депортациях литовцев. Все это выдумка. Сейчас доказано, что евреев, вывезенных в Сибирь, было больше, чем литовцев. Просто те ищут оправдание за грабежи и убийства, за те зверства, которые чинили карательные отряды, составленные из литовцев.
Ну, а когда пришли немцы… До 15 августа мы должны были все перебраться в тот участок города, который был отведен под гетто. Скученность была страшная. Наша семья вообще вначале оказалась без жилья, и мы жили на лестнице. Потом нам дали какую-то комнату в заброшенном доме. А семья у нас была большая: пятеро детей, я – старшая. Теперь уже мои дети старше моих родителей. В живых осталась только я.
Еще до войны, в 1940 г., я познакомилась с Алтером, моим будущим мужем. Я тогда работала в магазине. Знаете, есть должность такая – быть на побегушках. А я была убеждена, что при советской власти нет эксплуатации и нечего меня заставлять делать работу, которую должен делать другой человек. На меня в профсоюз написали жалобу. Алтер в этом профсоюзе работал, и я попала к нему. И он во всем разобрался. Потом мы с ним встречались в клубе промторга.

Сима ЯШУНСКИ–ФАЙТЕЛЬСОН

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети