К 50-летию со дня смерти Василия Гроссмана 

Август 29, 2014 – 3 Elul 5774
Слово о друге

Утром их не накормили, вытолкали прикладами автоматов на аппельплац и, наскоро пересчитав, погнали в лес. Конвоиры незлобно покрикивали на овчарок. Собаки заливались лаем, бесновались от барачного духа колонны, настороженно слушали паровозные гудки. Лес насквозь прошит железнодорожными строчками, бегут к славутскому лагерю невольничьи поезда. Спешат мордастые конвоиры – сотня качающихся от слабости людей подлежит немедленной ликвидации.

Обреченная колонна бредет осенним лесом, шаркает опухшими ногами по мокрым листьям. Каждый занят невеселыми мыслями и мало похож на Гензеля и Гретель, не теряющихся детей бедного дровосека, заведенных судьбой-мачехой в лесную чащобу, откуда не выбраться. А жизнь страшнее этой свирепой немецкой сказочки. От белых камешков их избавили сразу по приезде в лагерь, теперь в карманах ограбленных людей не найти и хлебных крошек, которыми они могли отметить свой крестный путь.
Она шла вместе со всеми, ранним сиротством, несвободным бытом за проволокой наученная, что смерть приходит не спросясь. Мобилизованная с третьего курса на второй день войны, работала медсестрой – вытаскивала раненых из-под огня, перевязывала их на прибрежных керченских откосах. После майской трагедии, когда их стрелковая часть попала в окружение, была брошена в лагерь. На допросах подвергалась пыткам и унижениям, бита смертным боем в карцере, но не смирилась, продолжала лечить лекарственными травами – это умение унаследовала от отца-врача. Обратила на себя внимание подпольщика, заведующего райздравотделом Ковальчука. Через местную жительницу Софью Василевскую, партизанскую связную, переправляла в лес медикаменты и перевязочные материалы, узнавала местонахождение складов боеприпасов и продовольствия, время прохождения воинских эшелонов, национальность охранников. За каждую переданную на лесную базу записку и выход из зоны по фальшивому аусвайсу грозила пуля, но бог миловал – в лагере ее ни в чем не подозревали. А сейчас она в одной колонне с евреями, куда попала из-за цвета волос. И это озарение пришло к ней, прежде чем пригнали их к проклятым рвам. Вырыли их несколькими днями раньше такие же заключенные. Ее 30 молодых лет громко возопили против чудовищной несправедливости, присвоенного одними людьми права пролить кровь других, из ее груди вырвался крик: «Не еврейка я, и почему меня должны расстрелять?».

Столько боли и молодой силы было в этом вопле затравленного существа, что ее услышали все евреи в мертвом лесу. Перед каждым разверзлась бездна, и ангел смерти Малэхамовес рассмеялся им в лицо. Они поняли, что уже никогда не родят младенца, не прижмут его к материнской груди, не дождутся внуков, не посмотрят в их чистые глаза, не откроют священные книги, не будут соблюдать субботу, не наденут всё новое к празднику Песах, не возьмут в руки портняжную иглу и чаровницу скрипку, не будут давать уроки французского и немецкого своим и соседским детям, не пропишут нужного лекарства, не помогут страждущим, обратившимся к ним за помощью, потому что обращаться будет не к кому. И зная, что сейчас их станут убивать, эти пасынки истории, сыны и дочери богоизбранного народа, сошедшего с пути назначенной ему миссии дать спасение всему миру, внушающего мистический страх малокультурным людям от низменных, чудовищных мифов, эти праведники проявили редкую силу духа, презрев собственную гибель, вспомнили в смертный час завещанное на века указание Талмуда: спасающий одну жизнь спасает целый мир. И, рискуя получить пулю в лицо, потребовали от своих убийц: «Освободите эту женщину, она не еврейка».

И случилось чудо: нелюди в решающий миг познали справедливость высшего принципа гуманности. Чья-то сильная рука вырвала ее из толпы и отшвырнула далеко в сторону. Теряя сознание от удара об землю, она продолжала слышать рыдания и автоматные очереди. Потом стало тихо в лесу. До ее затуманенного рассудка доносился шум крови, потоками вытекающей из расстрелянных в еще одной безымянной еврейской могиле. От безумия ее спас доктор Ковальчук. В декабре его самого схватили и повесили как партизана и долго не разрешали вынуть из петли – в назидание другим.
Рассказывая, Гулико Манткава плачет, через полвека заново переживая убийство однополчан и мирных жителей, породненных общей бедой. Как мало героического в облике этой седой фронтовички. Само участие в войне противоречило ее женскому естеству, когда она в составе санитарной роты высадилась с десантной группой на Керченский полуостров, выжила в двух лагерях, вышла неопалимая из бараков, подожженных гитлеровцами вместе с холерным блоком. Партизанское соединение, куда она пробралась через линию фронта, скоро влилось в краснознаменную бронетанковую дивизию 3-го Белорусского фронта, и Гулико наградили орденом Боевого Красного Знамени.

Grossman

В. Гроссман в Берлине, 1945 г.

От горящих бараков проволока на бетонных столбах ограждения накалилась и легко отгибалась. Многие пленные тогда бежали. Места вокруг Ровно безлесные. Гулико пряталась в высоких неубранных хлебных полях, кормилась колосьями и травами. На десятый день услышала шорох раздвигаемой травы и окрик: «Руки вверх!» Перед ней стоял темноволосый мужчина с немецким автоматом наперевес. Он спросил на армянском языке, кто она, куда идет и как здесь оказалась, а у нее был один выход – смерть или уход на Украину. Незнакомец предложил обменяться адресами, записал ее – тбилисский. С наступлением темноты бывший военнопленный Гурген Галоян тайно провел ее на станцию и спрятал в товарном вагоне, в угольной куче. В восьми километрах от станции она спрыгнула с поезда и ушла в лес.

Гурген Григорьевич слово сдержал. В начале 1970-х приехал с женой из Сумгаита, который строила вся страна, называла «великой стройкой» и «городом интернациональной дружбы». Ничто тогда не предвещало погромов по «пятому пункту» и звериный оскал фашиствующих уголовников.
***
22 августа 1939 г., за неделю до вторжения в Польшу, на совещании в Оберзальцберге Гитлер вещал: «Я приказал своим смертоносным отрядам безжалостно уничтожать детей, женщин и мужчин польского племени... Только так мы можем приобрести необходимое нам жизненное пространство. Кто сегодня помнит об уничтожении армян?»
Так цинично утверждалась старая незабытая разбойничья идея: нет народа – нет вопроса. История повторилась – вопреки известной сентенции, дважды трагедией. Массовые убийства евреев Варшавского и Лодзинского гетто во многом развивались по сценарию кровопролитных драм в раскаленной месопотамской пустыне Дер-Зор, где даже солнце усердствовало в роли палача тысяч армян.

Развивая технику обезлюдения – Гитлер понимал его как устранение целых расовых единиц, – фашизм сплел в Европе чудовищную паутину лагерей смерти. В одном из самых зловещих – в Треблинке, на маленькой захолустной станции в 60 км от Варшавы, – в начале сентября 1944-го побывал подполковник в изношенной армейской шинели. Для него это не рядовая поездка, за которую следует отписаться в газете. Военкор «Красной звезды» Василий Гроссман близорукими синими глазами за железной оправой очков увидел многое, что пытались спрятать строители конвейерной плахи.
Он начинает рассказ негромким, ровным голосом много повидавшего человека, но спокойствие это только кажущееся. Скоро мы узнаем, что Треблинка состояла из двух лагерей. В первый за незначительные проступки заключали поляков. Этот трудовой лагерь, уменьшенная копия Майданека, стоял в лужах крови, и могло показаться, что нет ничего страшнее в мире. Но его узники знали, что есть нечто ужаснее, во сто раз страшнее, чем их лагерь: в трех километрах дымит еврейский комбинат плахи, выбрасывая облака огня и пепла.

Он говорит о бутафорской станции Обер-Майдан – с кассами, камерой хранения, стрелками мифических маршрутов, за чьей платформой растет желтая трава и обрываются рельсы надежды; видит вахманов в черных мундирах, эсэсовских унтер-офицеров на вокзальной площади, вытоптанной миллионами пар ног. Их смешит, что мамаши отчитывают детей, отбежавших на несколько шагов, одергивают на них матросские курточки, мужчины вытирают лица носовыми платками и закуривают сигареты, заневестившиеся девушки оправляют растрепанные волосы, испуганно придерживают трепетные юбки от порывов нескромного ветра, уверенные, что их везут в нейтральную страну, где не стреляют.

Он вглядывается в прибывших обреченным эшелоном, в их прекрасные лица, и в логове волчьем ему открывается рафаэлевская истина о высоте и неистребимой силе человеческого в человеке. Он видит, как босоногая Сикстинская Мадонна, неся на руках сына, пошла в газовню по треблинской земле, содрогающейся от скрежета экскаваторов-могильщиков. Ему и страшно, и стыдно, и больно за эту ужасную жизнь, за упоенное властью самодовольной насилие, и он спрашивает: нет ли в этом и его вины и почему мы живы. Ужасный, тяжелый вопрос, признается себе писатель. Задать его живым вправе только мертвые, но они молчат.

Арсен ЕРЕМЯН

Арсен Еремян – заслуженный журналист Грузии, член Федерации журналистов Грузии, автор ряда вышедших в Тбилиси и Москве книг рассказов и стихов, документальных очерков, зам. главного редактора журнала «Русский клуб».

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету вы можете здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь.

Написать письмо в редакцию

Социальные сети