Апрель 29, 2016 – 21 Nisan 5776
Солист Большого театра

image

Труды и дни Соломона Хромченко  

Кто из россиян старшего поколения не знает имени Соломона Хромченко, многолетнего солиста Большого театра, обладателя редкой красоты лирического тенора? Он родился в 1907 г. на Украине, в местечке Златополь. В детские годы был мэшойрером (певчим) в Одесской синагоге. Затем учился в Киевской консерватории, в аспирантуре Московской консерватории, был солистом еврейского академического хора и лауреатом Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей, а с 1934 по1957 г. – солистом Большого театра в Москве.
Хромченко снискал признание как исполнитель обширного, разностороннего репертуара на оперной сцене и концертной эстраде. В его исполнении звучали арии и романсы русских классиков, песни советских композиторов, неаполитанские и еврейские народные песни. Вел он и педагогическую работу в качестве профессора кафедры сольного пения Государственного музыкально-педагогическом института им. Гнесиных.
В 1991 г. Хромченко репатриировался в Израиль, где, несмотря на почтенный возраст, продолжил полноценную концертную и педагогическую деятельность. Профессор Иерусалимской музыкальной академии им. Рубина, он готовил молодых вокалистов. Умер Соломон Хромченко, вернувшись в Москву, в возрасте 95 лет.
Сегодня мы предлагаем вниманию читателей «ЕП» отрывки из книги сына певца Матвея Хромченко «Солист Большого театра».

Синагогальный певчий

У деда Матвея, управляющего мельницей, денег всегда было в обрез, но для детей, когда подросли, он тем не менее пригласил учителя музыки. Вскоре в местечке прослышали о музицирующей семье. Начались любительские концерты, на которых мать с дочерью аккомпанировали поющему младшему Соломону и чуть позже – начавшему петь Науму.
Еще через несколько лет бабушка Анна пригласила местную вокальную знаменитость послушать ее младшего. Мэтр Рабинович пропел первую фразу песни индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко», мальчик интонационно точно воспроизвел ее, затем спел «Дивлюсь я на небо» и «Ноченька ясная». Изумившись, гость предрек, что мальчику суждено прославить фамилию, и посоветовал деду показать внука профессиональному педагогу. Матвей поскреб по сусекам и отправил жену с сыном в Одессу к кумиру тамошних меломанов и воспитателю многих известных певцов, обрусевшему итальянцу Дельфино Менотти.
Сидя у итальянца на коленях, Соломон спел неаполитанскую песню «Как ярко светит после бури солнце» и «Быстры, как волны, дни нашей жизни». Но от предложения спеть что-нибудь еще отказался, объяснив это тем, что сидя ему трудно держать дыхание, чем очень развеселил маэстро: надо же, в десять лет рассуждает о дыхании! Затем Менотти велел мальчику открыть рот, всматривался в горло, надавливал на шею, требовал тянуть разные гласные, после чего вынес вердикт: голос есть, это дар свыше, его надо беречь. А посему петь ему можно еще годика два, а потом до шестнадцати лет молчать, что для подростка было каторгой: он рта не закрывал!
Но «случились» мировая война, революция, война гражданская, страсти в местечке накалялись, на исходе второго петлюровского года выплеснувшись еврейским погромом. Однако пронесло: Матвея в местечке уважали за доброту, честность в делах и справедливость в решении соседских конфликтов, а потому кто-то ночью прокрался к нему и предупредил о погроме. Дед спрятал семью в хлебах, а когда погромная волна спала, вывез в Одессу.
Здесь-то Соломон и начал свой многолетний певческий труд. Приютивший беглецов набожный еврей, услышав, как звучит голос мальчика, отвел его с согласия деда к знаменитому в городе кантору синагогального хора Штейнбергу.
– Этот высокий чернобородый красавец, – вспоминал спустя десятилетия отец, – меня так полюбил, что даже сольные партии доверял.
Так малолетний мэшойрер – певчий в синагоге, получая в оплату своего труда муку, крупы, рыбные консервы, иногда сахар и непременно мацу, стал едва ли не главным кормильцем семьи.
Школу ему, однако, закончить не довелось. В Златополе он ходил только в подготовительный к поступлению в гимназию класс. Впрочем, и одного года хватило, чтобы научиться читать и без особых ошибок писать. В Одессе было не до учебы, а в Киеве, куда вскоре переехала семья, Соломон пару лет посещал хедер.
В Киеве друзья деда нашли ему работу мелким банковским служащим. Здесь у братьев появилась возможность получить музыкальное образование.
Наум начал занимался у профессора Михаила Энгель-Крона, преподававшего в Высшем музыкально-драматическом институте. Он привел к нему и младшего брата, но маэстро от занятий с Соломоном отказался: «Понимаете, молодой человек, петь хотят все, но чтобы стать профессиональным певцом, требуются особые данные. Вполне возможно, что они у вас есть, но еще четко не проявились. Однако вы еще молоды и пока можете приобрести другую специальность».
А специальностей, точнее, обязанностей у Соломона было по самую макушку. Он развозил по республике газеты и журналы, был упаковщиком-грузчиком, финансовым агентом.
Но голос рвался наружу. И, презрев все советы, Соломон с утроенной энергией разучивал с мамой, горше сына страдавшей из-за отказа Энгель-Крона, новый репертуар. Результат превзошел все ожидания: вскоре юного певца пригласили во Всеукраинский радиоцентр солистом первой категории и в знаменитый Еврейский вокальный хоровой ансамбль Егошуа Шейнина.
Но всего этого молодому артисту было мало. Он понимал: надо по-настоящему учиться, и в 1929 г. вновь пришел к Энгель-Крону. Вначале занимался с профессором у него дома, затем в его классе.
Требуя от ученика как можно бережнее относиться к своему голосовому аппарату, этому «деликатному механизму», и не нагружать еще не окрепшие связки высокими нотами, профессор начинал с азов вокала. Скрупулезно учил правильно распеваться, петь гласные. По его указанию Соломон купил сборник вокализов Генриха Пановки и настолько ими проникся, что спустя десятилетия их пели уже его ученики. Через два года именно вокализ Пановки и романс Балакирева на стихи Лермонтова «Слышу ли голос твой» Соломон спел на приемных экзаменах в Высший музыкально-драматический институт и был принят сразу на третий курс.
В 1932 г. братья Хромченко спели дипломные программы, после чего их как наиболее перспективных выпускников курса направили стипендиатами Наркомата культуры в аспирантуру (тогда она называлась школой высшего художественного мастерства) Московской консерватории.
Расставание с Киевом и заложившим фундамент их вокального мастерства педагогом, тогда уже старшим другом, было грустным. Они догадывались, что кроме как на гастроли или в гости сюда уже не вернутся.

Тысяча фронтовых концертов
Начало войны я помню смутно. В Тамбове мы с мамой и няней с июля 1941 г. живем в хате пустившей нас к себе старушки. Каждую субботу ходим к пекарне, выстаиваем очередь и получаем по кирпичу сырого черного хлеба.
Два самых памятных утра. Первое – в конце августа. Проснувшись – сестра Люба и я спали на печном лежаке, – вижу сидящих за столом безмолвных женщин: утром Совинформбюро сообщило, что Гомель советскими войсками сдан, а накануне почтальон принес отправленную оттуда телеграмму от отца…
Второе утро: в конце октября или начале ноября пасусь в огороде, у калитки останавливается какой-то небритый прохожий, тянет ко мне руки и зовет: «Сынок…» Это отец.
На фронт он отбыл едва ли не c первой концертной бригадой. Выступали в Гомеле. Гитлеровская армия взяла город в кольцо. После последнего концерта – бомбежка, артисты спрятались в подвале дома, в него попала бомба, дом рухнул, завалив выход. Когда части Красной армии, прорвав окружение, по понтонным мостам начали покидать Гомель, об артистах вспомнил комдив, их успели откопать. Назову тех, кто был в бригаде: Николай Осипов (его имя ныне носит оркестр русских народных инструментов), пианист Дмитрий Осипов, певцы Московской филармонии Ирма Яунзем и Алексей Королев, из Большого театра – баянист Петр Швец и балетная пара Мара Дамаева с Борисом Холфиным.
Вырвавшись из Гомеля, бригада колесила по белорусским лесам, попала в расположение танковой дивизии, затем выступали у конников, пехотинцев, саперов и чуть было не погибли, наткнувшись на наш истребительный отряд, принявший артистов за диверсантов.
Наши части то переходили в наступление, то отступали, фронт ломался, артисты потеряли связь со штабом, вырваться из леса было невозможно. Однажды увидели на просеке колонну танков, обрадовались: свои, но успели разглядеть свастики – шла фашистская колонна. Не отчаивались, упорно шли дальше. Наконец добрались до Чернигова. Далее цитирую известинскую (1985 г.) заметку Натальи Кищик «Концерт на фронте».
«С. Хромченко рассказывает мне, что до войны больше всего на свете берег горло. А тут, во фронтовом лесу, забыл про все. Будто и не было дождя, слякоти, сырости. Ведущий певец Большого театра сбросил, как и блистательная Яунзем, свое тяжелое пальто, остался во фрачной паре. И вот что примечательно: в таких условиях выступал более тысячи раз, а голос сохранился… Все фронтовые концерты были трудными. И все шли под аплодисменты.

Матвей ХРОМЧЕНКО

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети