Беседа с писателем и журналистом Виктором Шендеровичем  

«В публицистике ты всегда играешь черными»

– Виктор Анатольевич, политика занимает значительную часть вашей жизни. А стоит ли она того? Ведь жизнь одна, и тяжесть авторитарного режима может ее просто раздавить...

– Видимо, это у меня наследственная гражданская социальная жилка. Представление о том, что это твоя страна, что ты можешь как-то участвовать, делиться своими ощущениями… Я занимаюсь политикой не как политик, а как публицист. Это съедает много сил и еще больше нервов. Если бы я мог дистанцироваться от российской политики, как делают некоторые мои коллеги и друзья, живущие не только в России, было бы в каком-то смысле легче, но жанр этого не позволяет.
Сатира – горячий, лирический жанр. Холоден может быть публицист или социолог. Сатирик же – это человек, который пропускает все через сердце, чтобы выделить желчь. С другой стороны, если бы я был холоден, как собачий нос, то люди, наверное, не читали бы то, что я пишу.
Политика может раздавить, но, скорее, если ей не заниматься. Есть известная фраза: «Если ты не идешь в политику, политика идет к тебе». Мы видели это недавно на примере многодетной матери из-под Вязьмы, которую держали в СИЗО (после звонка в украинское посольство об опустевшем военном городке по соседству с ее домом Светлане Давыдовой было предъявлено обвинение в государственной измене. – Ред.). Она не собиралась заниматься политикой – политика пришла к ней сама. Политика приходит в школу Беслана, в театр «Норд-Ост»... В этом смысле есть две честные позиции. Одна – эмиграция. Вторая – попытка что-то изменить, чем я и занят.
В последнее время я понимаю, что, может быть, дело не в том, чтобы попытаться изменить, а скорее в том, чтобы через людей, которые меня читают, продолжать доносить свою позицию. Я уже не думаю, что мы можем победить, но я чувствую себя обязанным писать то, что я думаю.

– И не боитесь?

– Да, я получаю угрозы. Иногда это просто давление на психику, иногда нечто большее. Было несколько периодов в моей жизни, когда я в родном городе жил на полунелегальном положении под угрозой физической расправы. Ну, это, скажем так, прилагается к имени и роду занятий...
Я понимаю, что в любую секунду могу выйти из игры – куда-то переехать, не раздражать власть. Наверное, это будет безопаснее, но пока я живу как живу.

– Журналистика, публицистика стоят для вас, наверное, на первом месте. А что на втором?

– Если говорить о внутреннем ранжире, то я все-таки немножко самонадеянно ощущаю себя писателем. И для меня главное то, что происходит в моей литературной жизни. Когда я вспоминаю какие-то годы своей работы, то отталкиваюсь от того, когда я написал такую-то повесть или пьесу, дорогой для меня рассказ или киносценарий.
Публицистика – это прикладной жанр, как говорится: утром в газете – вечером в куплете. Это не то, что доставляет профессиональную радость. Есть более тонкие литературные материи. Когда ты играешь белыми, сам выбирая дебют... В публицистике же ты всегда играешь черными. Это всегда ответная реакция, и по преимуществу мгновенная. Это – одни правила игры. Литературная работа основана на других правилах: когда я пишу повесть или пьесу, она во мне растет, и я ее не тороплю. И если употребить высокое слово «предназначение», то я ощущаю, что мое главное дело все-таки – написать некоторое количество хороших текстов.
Впрочем, в русской литературе есть фельетоны и стихотворения столетней давности (скажем, начала прошлого века – Аверченко, Дорошевич, Саша Черный), написанные на злобу дня так гениально, что их можно читать и сегодня. Отталкиваясь от этого примера, я полагаю, что и на злобу дня можно высказаться так, чтобы это было интересно и через 100 лет. Конечно, нет никаких гарантий, но нужно пытаться.

«Опыт выживания я приобрел в армии»

– В 1980 г. вы окончили Московский государственный институт культуры по специальности «режиссер самодеятельных театральных коллективов» и семь лет преподавали в ГИТИСе. А как произошел переход к журналистике?

– Вообще, я думал, что моя жизнь будет связана с театром. Это моя первая любовь (улыбается). Мне сильно повезло, и в 10-м классе я попал в табаковскую театральную студию. Главным там был даже не сам театр, а тот «бульон», в котором мы варились: театр «Современник», Эфрос, Любимов, наши собственные спектакли, люди, которые к нам приходили – Окуджава, Ким, Высоцкий, другие замечательные люди. И я, конечно, думал, что буду театральным человеком.
Но после института я попал в армию, и это изменило мою судьбу. Я марал бумагу и до того, но тут появился собственный опыт, и я начал писать. Вначале это было немножко на периферии, но к середине 1980-х я начал ощущать, что это главное мое дело.
Я еще был педагогом ГИТИСа и Щукинского училища, но при этом уже ждал не начала занятий, а их окончания, чтобы снова сесть писать. Несколько лет я просидел между двумя стульями, а в 1990 г. мне показалось правильным уйти из преподавания. С тех пор я занимаюсь почти исключительно писанием.

– Вы служили в армии в 1980–1982 гг. Я читала, что там вы научились ругаться матом...

– Ну, некоторые слова я знал и до армии (смеется).

– Помог ли вам в дальнейшем армейский опыт? Как вас изменила служба?

– Очень помог, и служба в армии меня сильно изменила. Это как раз тот случай, про который Ницше сказал: «То, что не убивает, делает нас сильнее». Армия была для меня драматическим опытом – опытом унижения, смирения, борьбы за жизнь. Но когда сегодня какие-то добрые люди называют меня «мужественным» и говорят: «Ой, да вы не боитесь Путина», то я им отвечаю, что пережил старшего сержанта Чуева, который обещал меня уничтожить и действительно пытался это сделать.
Опыт выживания и человеческого самосознания, который я приобрел в армии, очень важен. Ведь я был мальчиком из интеллигентной московской семьи с чрезвычайно фильтрованным представлением о жизни. Я не знал ни одного человека без высшего образования и предполагал, что те люди, которыми нас потчевал Табаков в своей студии и которые сидели за столом у моих родителей, – это и есть советский народ. Конечно, я знал, что есть и другие, но я не представлял масштабов разрыва. Армия мне его показала. Я бы не стал сатириком без армии, потому что писатель начинается с личного конфликтного опыта.

«Евреи – это не национальность, а функция»

– Вам часто приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма?
– Разумеется. У меня была такая печальная шутка, что родина для еврея – это то место, где его впервые назвали «жид». Конечно, сталкивался, но в силу специфического воспитания и круга общения этой темы для меня до определенного момента просто не существовало.
О том, что я жид, кто-то сказал мне в классе 3-м или 4-м. Конечно, антисемитизм существовал всегда. А в конце 1980-х, когда появилась свобода, эта тема заняла свое место и в печати.
Мне казалось и сейчас кажется, что антисемитизм как любая разновидность расизма – это то, что должно автоматически выводить человека из круга общения. Я подчеркиваю: любая. Я бы не выделял антисемитизм. Евреи, конечно, всегда традиционно крайние. Но последние два десятилетия кто только у нас не был крайним…

Беседовала Алина КАЛЬВАРСКАЯ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь , заказать ознакомительный экземпляр здесь

Написать письмо в редакцию

Социальные сети