Октябрь 29, 2015 – 16 Heshvan 5776
Исповедь еврея-партизана

image

Из книги Светланы Алексиевич «Время секонд хэнд» (изд-во «Время», Россия, 2013)  

– Всю жизнь руки по швам! Не смел пикнуть. Теперь расскажу…
В детстве… как себя помню… я боялся потерять папу… Пап забирали ночью, и они исчезали в никуда. Так пропал мамин родной брат Феликс… Музыкант. Его взяли за глупость… за ерунду… В магазине он громко сказал жене: «Вот уже 20 лет советской власти, а приличных штанов в продаже нет». Сейчас пишут, что все были против… А я скажу, что народ поддерживал посадки. Взять нашу маму… У нее сидел брат, а она говорила: «С нашим Феликсом произошла ошибка. Должны разобраться. Но сажать надо, вон сколько безобразий творится вокруг». Народ поддерживал… Война! После войны я боялся вспоминать войну… Свою войну… Хотел в партию вступить – не приняли: «Какой ты коммунист, если ты был в гетто?» Молчал… молчал…
Была в нашем партизанском отряде Розочка, красивая еврейская девочка, книжки с собой возила. Шестнадцать лет. Командиры спали с ней по очереди… «У нее там еще детские волосики… Ха-ха…» Розочка забеременела… Отвели подальше в лес и пристрелили, как собачку. Дети рождались, – понятное дело, полный лес здоровых мужиков. Практика была такая: ребенок родится – его сразу отдают в деревню. На хутор. А кто возьмет еврейское дитя? Евреи рожать не имели права. Я вернулся с задания: «Где Розочка?» – «А тебе что? Этой нет – другую найдут». Сотни евреев, убежавших из гетто, бродили по лесам. Крестьяне их ловили, выдавали немцам за пуд муки, за килограмм сахара. Напишите… я долго молчал… Еврей всю жизнь чего-то боится. Куда бы камень ни упал, но еврея заденет.
Уйти из горящего Минска мы не успели из-за бабушки… Бабушка видела немцев в 18-м году и всех убеждала, что немцы – культурная нация и мирных людей они не тронут. У них в доме квартировал немецкий офицер, каждый вечер он играл на пианино. Мама начала сомневаться: уходить – не уходить? Из-за этого пианино, конечно… Так мы потеряли много времени. Немецкие мотоциклисты въехали в город. Какие-то люди в вышитых сорочках встречали их с хлебом-солью. С радостью. Нашлось много людей, которые думали: вот пришли немцы, и начнется нормальная жизнь. Многие ненавидели Сталина и перестали это скрывать. В первые дни войны было столько нового и непонятного…
Слово «жид» я услышал в первые дни войны… Наши соседи начали стучать нам в дверь и кричать: «Всё, жиды, конец вам! За Христа ответите!» Я был советский мальчик. Окончил пять классов, мне 12 лет. Я не мог понять, что они говорят. Почему они так говорят? Я и сейчас этого не понимаю… У нас семья была смешанная: папа – еврей, мама – русская. Мы праздновали Пасху, но особенным образом: мама говорила, что сегодня день рождения хорошего человека. Пекла пирог. А на Песах (когда Господь помиловал евреев) отец приносил от бабушки мацу. Но время было такое, что это никак не афишировалось… надо было молчать…
Мама пришила нам всем желтые звезды… Несколько дней никто не мог выйти из дома. Было стыдно… Я уже старый, но я помню это чувство… Как было стыдно… Всюду в городе валялись листовки: «Ликвидируйте комиссаров и жидов», «Спасите Россию от власти жидобольшевиков». Одну листовку подсунули нам под дверь… Скоро… да… Поползли слухи: американские евреи собирают золото, чтобы выкупить всех евреев и перевезти в Америку. Немцы любят порядок и не любят евреев, поэтому евреям придется пережить войну в гетто… Люди искали смысл в том, что происходит… какую-то нить… Даже ад человек хочет понять. Помню… Я хорошо помню, как мы переселялись в гетто. Тысячи евреев шли по городу… с детьми, с подушками… Я взял с собой, это смешно, свою коллекцию бабочек. Это смешно сейчас… Минчане высыпали на тротуары: одни смотрели на нас с любопытством, другие со злорадством, но некоторые стояли заплаканные. Я мало оглядывался по сторонам, я боялся увидеть кого-нибудь из знакомых мальчиков. Было стыдно… постоянное чувство стыда помню…
Мама сняла с руки обручальное кольцо, завернула в носовой платок и сказала, куда идти. Я пролез ночью под проволокой… В условленном месте меня ждала женщина, я отдал ей кольцо, а она насыпала мне муки. Утром мы увидели, что вместо муки я принес мел. Побелку. Так ушло мамино кольцо. Других дорогих вещей у нас не было… Стали пухнуть от голода… Возле гетто дежурили крестьяне с большими мешками. День и ночь. Ждали очередного погрома. Когда евреев увозили на расстрел, их впускали грабить покинутые дома. Полицаи искали дорогие вещи, а крестьяне складывали в мешки все, что находили. «Вам уже ничего не надо будет», – говорили они нам.
Однажды гетто притихло, как перед погромом. Хотя не раздалось ни одного выстрела. В тот день не стреляли… Машины… много машин… Из машин выгружались дети в хороших костюмчиках и ботиночках, женщины в белых передниках, мужчины с дорогими чемоданами. Шикарные были чемоданы! Все говорили по-немецки. Конвоиры и охранники растерялись, особенно полицаи, они не кричали, никого не били дубинками, не спускали с поводков рычащих собак. Спектакль… театр… Это было похоже на спектакль… В этот же день мы узнали, что это привезли евреев из Европы. Их стали звать «гамбургские» евреи, потому что большинство из них прибыло из Гамбурга. Они были дисциплинированные, послушные. Не хитрили, не обманывали охрану, не прятались в тайниках… они были обречены… На нас они смотрели свысока. Мы бедные, плохо одетые. Мы другие… не говорили по-немецки…
Всех их расстреляли. Десятки тысяч «гамбургских» евреев…

Homosoveticus говорящий

Живые образы Светланы Алексиевич

Литература – это не обязательно сочинительство. Героя не надо непременно выдумывать. Живой реальный человек, вы не поверите, тоже любит, ненавидит, тоскует, болеет, убивает на войне и возвращается с войны искалеченным, молится, обожествляет прошлое и проклинает настоящее. Поколение, чье грядущее и пусто, и темно, – это не выдумка поэта-мизантропа, погибшего в позапрошлом веке.
Это словно вчера сказано, и великолепно сказано, но можно и по-другому. Не обязательно кратко и в рифму, четко и безысходно формулируя, исключительно от первого лица. Можно и суровой прозой, длинными монологами героев с авторскими отступлениями и комментариями, на 500 с лишним страниц. Дабы запечатлеть время в лицах и во всех подробностях.
Себя запечатлеть, свой голос. И десятки других, образующих хор усталый и печальный. Так пишется документальная с виду проза, лишенная сюжетных изысков и вдохновенного сочинительства, но это тоже настоящая литература, что подтверждено ныне в одной довольно высокой инстанции. Светлана Алексиевич награждена Нобелевской премией – «за ее многоголосое творчество – памятник страданию и мужеству». За то, что годами и десятилетиями слушала, записывала, расшифровывала, монтировала, собирала в книги бесчисленные свидетельства своих современников.
О войне, у которой не женское лицо, но которая увидена женскими глазами. И снова о войне, и опять о Великой Отечественной, в исполнении детского хора. Про Афганистан, который в русскоязычной памяти мало связан с географией, а более всего со смертью – бесславной, геройской, напрасной, жестокой, запаянной в цинк. О Чернобыле – как начиналась катастрофа, как строили саркофаг, как облучались и погибали, голосами хора солдатского. Про таинственное, несчастное, великое, жалкое, вымирающее ныне племя homo soveticus, о котором так легко и невыносимо писать, поскольку и сам автор принадлежит к этой части человечества. Вырванной из своей среды обитания. Проживающей, как в чужом дому, в чужой эпохе.
«У войны не женское лицо». «Последние свидетели». «Цинковые мальчики». «Чернобыльская молитва». «Время секонд хэнд». Это всё Светлана Алексиевич, главные ее книги, принесшие мировую славу, и даже в родной стране, на территории бывшего СССР, в Беларуси, Украине и России не забытые. Просто самая читающая в мире страна распалась на куски, и время тоже распалось, и бумажная литература, включая классику давно минувших лет и современную, не то чтобы отправлена в утиль, но умы и души миллионов уже не сотрясает.
Раздражительность и забывчивость правят бал на одной шестой суши, и мало кто хочет знать правду о войне без колорадских ленточек и прочей тупой агитки. Про Афган без конспирологии и американцев, которые виноваты во всем. Про Чернобыль как национальную трагедию, подвиг и позор. Про Совок, который бессмертен, но вытеснен мифами о великом Сталине и великой державе.
Однако премии, тем более такого уровня, как Нобелевская, все еще в почете, и в этом смысле награда, которой удостоена Светлана Алексиевич, – событие чрезвычайно важное. Для «русского мира» прежде всего, для бывших и настоящих homo soveticus, узнавших или вспомнивших о существовании автора «Цинковых мальчиков». Об этом им сказали по телевизору, по главным программам, и в центральной прессе, где бедняга Лимонов и некоторые другие довольно известные писатели, которых опять обнесли Нобелевкой, прямо-таки изнывали от зависти.

Илья МИЛЬШТЕЙН

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети