Июнь 24, 2014 – 26 Sivan 5774
Голубой воздушный шар

image

Путешествие в Цфат 

Световая точка в моем пятом путешествии по Израилю – небо Цфата. Высокое небо, с плоской крыши рассмотренное, внутренним зрением сфотографированное, но неожиданно для меня самой не зафиксированное, а растворившееся в пространстве меня. Или даже растворившее меня в самом себе. То ли я в небе, то ли небо во мне. Это как с кофе: добавь в обычную воду, поставь джезву на огонь, подожди… А когда пена сойдет, и аромат, и вкус, и послевкусие – всё будет в той воде. Всё стало во мне от добавления в меня цфатского неба.
Небо там везде. В окнах и в дверях, в стыках древних камней, из которых сложены дома и улицы, в мозаиках и витражах, в картинах и вышивках, в привычном туристическом ширпотребе и в неожиданном настоящем среди всей этой бестолковой мишуры. Да есть ли, впрочем, там бестолковое?
Ходили кругами. Не заблудились, нет. Просто так выходило: в лабиринте лестниц и переходов, где улицы – как переулки, а лучше сказать еще проще – проулки. Некая легкая гулкость слова, его краткая протяжность и мгновенность до поворота лучше всего описывает цфатские улицы. Не так себе город – центр изучения каббалы. Тайное знание как изучить? А вот так – в таких проулках, под таким высоким небом.
Какое небо высокое? Описать горы облаков и свою крохотность под ним, свою очарованную ничтожность, свой восторженный трепет и непреодолимое желание – рукой дотянуться, коснуться, вложить руку в эту воздушную синь, как в воду, и ощутить, как пальцы омывает поток вечности. Такое небо в Цфате – с дополнительными смыслами, сопутствующими оттенками.
Сидеть на плоской крыше и взглядом бежать по близкой горе Мерон, говорят, самой высокой в Галилее. Такой высокой, что зимой на ней снег. А что такое снег, как не облака, опустившиеся на землю? Небо, я же говорю: там небо – везде. А коль так, то стекается сюда неизбежно разный творческий люд: и творить, и любить, и парить… Всё здесь можно, всё здесь доступно. Даже на уровне созвучия – галереи в Галилее. И сам Цфат – как большой цех, в котором рождение искусства предопределено: ткешь ли ковер, пишешь ли маслом, пером ли, выпускаешь ли в мир услышанные небесные звуки, превращаешь ли тайные знаки в знание... А зачем тебе знать? Да разве можно пройти мимо и не узнать, ежели есть такая возможность?! В Цфате – вот она, возможность. На каждом шагу. Раскрой глаза и сердце – и всматривайся. Ушами вслушивайся, пальцами вживляйся, душой впитывай.
– Как? Каааак?! Разве ты не знаешь, зачем Он создал человека? – давным-давно, с округлившимися от удивления глазами спросили меня.
– Жизнь земная есть лишь подготовка к жизни вечной, – привычно ответила я слышанное и читанное много раз. Потом продолжила, что Бог есть Любовь. И сказала, что если с первым утверждением я бы еще, совершенно богохульно, поспорила, то вот со вторым согласна абсолютно.
Меня слушали и не перебивали.
– Ну хорошо, – сдалась я. – А по вашей, по иудейской версии, зачем Он нас создал?
– Для диалога, – сказали мне просто. Для диалога!
Совершенно потрясающая журналистская версия мироустройства. В Цфате она получает свое подтверждение на тонком уровне: вдруг осознаешь, что иначе просто не может быть. Почему-то именно в Цфате, а не в Иерусалиме. «Под небом голубым есть город золотой…» Золотой город – это Иерусалим. Цфат – город по-пастернаковски синий. (Да, верно, Бараташвили, но ведь голос-то – Пастернака.)
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор…

Это и есть Цфат: город с таким настроением, в котором высота, легкость переходов, деревья, вросшие в стены домов, и – синь.
– А помнишь, как тень искали? Орешки ели и питу с авокадо, сидя на ступеньках какого-то крыльца – дверь была закрыта давно и наглухо. Время от времени мимо шли люди, а мы сидели в тени, жевали и разговаривали ни о чём и обо всём… И лавка-галерея многоярусная, в которой чайнички для полевого костра. Они афинжАнами называются по-арабски. Ну уже сейчас архаичное слово… Там в одном углу, за дверью был набросок такой странный, нехарактерный: куст сирени. Не куст даже – ветка большая. Густой сирени, как каша просто. Не совсем эрец-исраэлитский рисунок. Не характерный.
– И там же – не в той же лавочке, а просто там же, – была синяя курица нарисована. Прямо на стене. Такое граффити – простенькое, но совершенно очаровательное. Точнее, курица была белая, но контур, который выхватывал этот кусок стены и превращал его в курицу, он был синий, как и всё в Цфате. А гребешок был красный. Маленький ярко-красный гребешок алел, как флажок, над головой. «Горит на солнышке флажок, как будто я его поджег», – переиначивал на свой манер кто-то из моих мальчишек Агнию Львовну. И ведь переиначку помню, но не помню – кто именно.
Свойство моей памяти. Точнее, моего беспамятства. Вроде бы моя память, а вроде и нет. На калейдоскоп похоже: красивый узор от моего движения руки возник, но я, что ли, автор этой неповторимой картинки? Я – всего лишь рука, которую легко толкнули под локоть, и вышло то, что вышло. Если получилось красиво – порадуемся все вместе. Но моей заслуги тут нет никакой. Любое повествование обычно укладывается между двумя созвучными глаголами: от «помнишь» к «понимаешь». Так, обращаясь к памяти, мы хотим получить подтверждение. Если не нашей правоты, то хотя бы права высказать то и так, как нам увиделось. Не заглядывая в путеводители, не нагружая текст фамилиями, датами, квадратными километрами, количеством шекелей и прочей бытовой белибердой, от которой, однако, никуда не денешься. Подробности и детали бытового свойства нужны. Не только для того, чтобы рассказ вышел связным. Но чтобы, различая их, как вешки, не заплутать в пространстве собственной памяти. И вот так разматываем клубок с этой ариадниной нитью, которая в лабиринте воспоминаний то ли выводит нас к своему персональному Минотавру, то ли, наоборот, показывает нам путь наружу, на свободу, под это бескрайнее голубое небо. Высокое во втором – главном – смысле этого простого прилагательного. И теперь когда я говорю «север» – а Цфат – он на севере страны, – во мне сразу вспыхивает строчка из письма: «...когда черепаха морская. И катер…» Она никому не понятна и никому ни о чем не говорит, но на фоне того катера и той черепахи сделана одна из счастливейших фотографий в моей жизни.
Я не верю фотографиям, хотя именно они правдивы и бесстрастны, имеют свойство летописца и хронографа. Но как снять то небо, ту его высоту и полет собственной души, которая стартует с плоской крыши и растворяется вдруг в этой синеве. И видишь ее, летящую, спешащую, не желающую возвращаться…
Девочка плачет, шарик улетел…
Ведь помните, как песня заканчивается?
А шарик вернулся. А он голубой.

Анастасия ЯРОВАЯ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету вы можете здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь.


Столица еврейской эзотерики

В живописных горах верхней Галилеи на высоте 900 м над уровнем моря расположился Цфат – один из четырех священных еврейских городов. С его плоских крыш открываются чудесные виды севера Израиля. Археологические находки свидетельствуют о древней, начиная со 2-го тысячелетия до н. э., истории этих мест и дают нам сведения о разных эпохах.

israel-stadt

Крестоносцы, завоевав Святую землю, возвели здесь мощную крепость Сафед – самую большую на Ближнем Востоке, контролировавшую пересечение главных дорог. С приходом мусульман крепость была разрушена и вновь отстроена мамлюкским султаном Бейбарсом. В период османского правления в Цфат переселяются знатоки Священного писания, мистики – представители известных каббалистических школ, изгнанные из Испании в XV в. Город превращается в важный духовный центр еврейского мира.

К началу Первой мировой войны Цфат был смешанным арабо-еврейским городом с преобладанием еврейского населения. С приходом в Палестину англичан арабское население Цфата значительно увеличилось. В 1929 г. по стране прокатилась волна еврейских погромов, и в городе погибли около 20 человек, многие жители были ранены. Еврейские дома были разграблены и сожжены. Когда в 1948 г. бои Войны за независимость подошли к Цфату, арабы спешно покинули город, опасаясь мести евреев.

israel-land

Сегодня Цфат – полностью еврейский город, в котором продолжают жить, учиться и молиться потомки древних каббалистов и где сохранились знаменитые цфатские синагоги. Прогуливаясь по старым улицам Цфата, чувствуешь себя очень уютно. Аромат мистики смешивается с ароматами йеменского кофе и цфатских свечей. Магазинчики местных художников предлагают любителям искусства приобрести интересные и необычные вещи, наполненные шармом города каббалистов, а древнее кладбище дает возможность вознести молитвы на могилах знаменитых мудрецов.

Григорий ТЫШЛЕР

Написать письмо в редакцию

Социальные сети