Сказочник Вадим Левин и его детская «взрослость»  

Казался сладким жребий – слыть поэтом.
Не славы ждал, а просто был беспечен:
Я это бремя сам взвалил на плечи,
И мне теперь не сбросить ноши этой.
Вадим Левин

Вадим Левин

Маленьким Вадим Александрович Левин был очень давно. Но иногда кажется, что тот краткий миг жизни под названием «детство» крепко-накрепко зацепился за краешек школьной формы, тихо перепрыгнул на солидные рубашки и сопровождает его в жизни взрослой. Иначе как можно написать такие замечательные строки:

Лошадь купила четыре калоши –
Пару хороших и пару поплоше.
Если денек выдается пригожий,
Лошадь гуляет в калошах хороших.
Стоит просыпаться первой пороше –
Лошадь выходит в калошах поплоше.
Если же лужи по улице сплошь,
Лошадь гуляет совсем без калош.
Что же ты, Лошадь, жалеешь калоши?
Разве здоровье тебе не дороже?

glupaja loshad

Стишок «Глупая лошадь» уже вырос: ему более 45 лет. Давно выросли и его первые читатели, и даже их дети. А стишок такой же молодой, смешливый и задорный. Потому что мы все родом из страны Детство. Просто иногда, торопясь, мы выбрасываем ключ от ее волшебных ворот и больше не находим туда дороги. Становимся умными, солидными, образованными и часто нудными. Обыкновенными взрослыми людьми. А Вадим Левин ключик этот сохранил и вместе с ним – доверие, дружбу и общий язык с детьми. А также с их родителями и педагогами, которым он помогает открыть большой мир маленького человека.

Итак, хочу представить читателям своего собеседника. Вадим Левин – известный детский поэт и песенник, педагог, кандидат психологических наук, соавтор современного «Букваря» и учебников по русскому языку, автор многочисленных книг по педагогике. Бывший харьковчанин сегодня живет в германском Марбурге. А наша встреча состоялась в Израиле, где Вадим Александрович был гостем литературного клуба «Иерусалимского журнала».
Люди, пришедшие на эту встречу, – истинные поклонники творчества Левина и его педагогической методики. Еще важнее отметить, что многие из них пришли с детьми, для которых родной язык уже иврит. Но они, открыв огромные глаза, слушали стихи в исполнении Левина так, как слушают добрых сказочников. А мне повезло пообщаться с поэтом по дороге из Хайфы в Иерусалим.

Вадим Левин

Осколки воспоминаний
– Вадим Александрович, хотелось бы побольше узнать о вашем детстве. Его ведь в самой середине пересекла война.

– Да, мне было восемь лет, когда началась война. Для меня она началась с того, что из-под Бреста к нам в Харьков добрались жена моего дяди с шестилетним сыном. В Бресте, остался ее муж – родной брат моей мамы, капитан артиллерии Саша Красильщиков. Потом мы узнали, что он пропал без вести. А его жена и сын Виля бежали из города под бомбежками, и у мальчика был тяжелый нервный стресс: он рисовал на чём попало фашистскую символику и испортил кожаную офицерскую сумку моего отца. К счастью, со временем состояние мальчика улучшилось. А потом к нам приехала и сестра моей мамы: ее муж тоже ушел на фронт.

– Расскажите немного о своей семье.
– Мой отец был слесарем-лекальщиком, а мама окончила Харьковский институт железнодорожного транспорта и работала инженером. Мою маму Йохевет Абрам-Хаимовну в советском быту называли Евой Абрамовной. Ее мама работала белошвейкой, а мой дедушка – приказчиком в магазине. Мы эвакуировались вместе с ними.

– Где прошли ваши годы эвакуации?
– Сперва мы поехали к сосланному брату моего отца в город Бузулук. Но там уже находилось много других эвакуированных родственников. Отец рос в многодетной религиозной семье. Мой дедушка с отцовской стороны был служкой при синагоге в Днепропетровске. Из Бузулука мы отправились в Ташкент. Знаете, детская память выхватывает какие-то яркие эпизоды. Помню, нас поселили в зале какого-то клуба. Люди лежали на своих вещах. А нам досталась сцена. И ближе к ночи кто-то кричал из зала: «Тушите свет!» Свет выключался на сцене… Еще одно, страшное, воспоминание тех дней: смерть маленькой девочки, заболевшей тифом. Я запомнил ее приоткрытые глаза…
А потом мы поселились в узбекской семье. В девятиметровой комнате нас было восемь человек. И я спал в цинковом корыте. Мы, конечно, стеснили хозяев дома, но они к нам очень хорошо относились.
Сейчас вспомнились первые дни войны в Харькове. Самолеты высоко в небе и вокруг белые облака. Это стреляли из зениток. А мы бегали собирать осколки. Нет стройных воспоминаний, а вот такие же осколки…

– Ваш отец в это время был на фронте?
– Мы не успели эвакуироваться, как от отца пришло письмо: «Лежу в госпитале, немного царапнуло руки». Мама сразу собралась к нему. Он был командиром роты, и под Киевом его серьезно ранило. Вернее, ранений было три: в правую руку, в ногу, а одна из пуль прошла в двух сантиметрах от сердца. Отец долго лечился, но рука так и не сгибалась до конца его дней. Ни на фронт, ни к станку он вернуться не смог. Около года лежал в госпиталях, а в 1942 г. нашел нас в Ташкенте. Отец был из первых боевых офицеров, попавших в город, и он открыл военно-учебный пункт для призывников. У нас сохранились письма ребят-новобранцев, благодаривших отца за то, что его учебный курс многим из них сохранил жизнь.

– Когда вы вернулись в Харьков?
– Город освободили 23 августа 1943 г. И мы вскоре приехали. А моя тетя с двоюродным братом – те, что бежали из-под Бреста, – остались жить в Ташкенте. Позже брат назвал своего сына Александром – в честь отца, погибшего в первые дни войны.

– Вадим Александрович, вы единственный ребенок в семье?
– К сожалению. В виде компенсации всегда дружил с двоюродными братьями и сестрами. У меня тоже одна дочь. Но думаю, что золотая середина – трое детей в семье.

– Помните ли вы любимую книгу вашего детства?
– Подбором литературы для меня занималась моя тетя, еврейская поэтесса Хана Левина. Она советовала маме читать мне книги, которые уже экранизированы. Это были первые фильмы режиссера Александра Роу – «По щучьему велению», «Василиса Прекрасная», другие сказки. А любимыми книгами моего детства были сказки Вильгельма Гауфа – «Маленький Мук», его цикл сказок «Трактир в Шпессарте». Занимаясь преподаванием детской литературы в пединституте, я много читал о Гауфе и был просто поражен, сколько успел этот молодой человек за 25 лет своей короткой жизни.

– Расскажите немного о Хане Левиной.
– Она была сестрой моего отца, и в начальный период эвакуации мы были вместе. Знаете, как ее поэзию переводили на русский язык? Три ее близкие подруги, украинские писательницы Наталья Забила, Оксана Иваненко и Мария Пригара, переводили стихи Ханы с идиша на украинский, а затем – на русский язык. Муж Ханы Левиной, Доля Виноградский, был чтецом в филармонии. Он читал произведения Шолом-Алейхема на идише. Но во время известной борьбы с космополитами его вызвали на худсовет, где руководство филармонии заявило, что идиш – мертвый язык, и запретило его выступления. Дяде Доле не оставалось ничего другого, как перестроиться и проводить их на русском языке. Через некоторое время его вновь вызвали на худсовет и сказали, что он читает Шолом-Алейхема с еврейским акцентом. И уволили с работы. Дядя Доля потерял рассудок. Мою тетку, думаю, не тронули только чудом. Она была членом Антифашистского комитета, на периферии уцелело лишь несколько человек из этой группы.

«Кто-то из одноклассников врезал мне за эпиграмму»
– Когда в вашу жизнь пришла поэзия?

– Думаю, что не ошибусь, если скажу, что лет в пять, когда я начал самостоятельно читать детские стишки.

– А свое первое стихотворение помните?
– О-о, это отдельная история, которая произошла со мной между третьим и четвертым классом. В первый послевоенный год. Тогда мы учились в раздельных классах, но в пионерском лагере были все вместе – мальчишки и девчонки. А воспитателей с педагогическим образованием хронически не хватало. Так что многие этим занимались как летней «халтурой». И вот в лагере нас обучали танцам. Я танцевал в паре с девочкой Надей, которая, по всей вероятности, мне очень понравилась. Но она после занятий танцами бежала к подружкам и совершенно не обращала на меня внимания. И тогда я посвятил ей стихи, что-то кошмарное. В то время в учебнике у нас было патриотическое стихотворение, которое заканчивалось словами: «Это ты моя Родина, ты». Я, видимо, легонько перефразировал это стихотворение. Моя «поэзия» попала в руки воспитательницы, которая не придумала ничего умнее, чем выстроить отряд и объявить, что я украл стихотворение. Помню, что я жутко обиделся и убежал с линейки. И как я «отомстил»? Вечером не пошел со всеми в кино… Когда же я стал писать стихи, то подумал, что тот инцидент можно считать полезным – ведь это была первая встреча с критикой.

– И когда же вы вернулись к поэзии?
– Где-то в шестом классе я выпускал сатирическую классную газету «Еж». Я писал эпиграммы на своих товарищей и рисовал портреты одноклассников, но получались карикатуры. Вот тогда я второй раз встретился с критикой, потому что кто-то из одноклассников врезал мне за эпиграмму. Ну а потом стихи я начал писать, когда учился в политехническом институте.

– А почему перед учебой на филфаке Харьковского университета вы сделали такой шаг в сторону – к образованию техническому?
– Опять же по совету Ханы Левиной. Она сказала мне очень дипломатично, что писатель, чтобы не быть зависимым от редактора, должен уметь заработать себе на кусок хлеба. Мне легко давалась математика, я любил механику. И тогда я выбрал политехнический институт, о чём не жалею и сейчас. Я стал инженером-теплотехником.

«Мне показалось, что школа меня обворовала»
– Как произошел резкий поворот к литературной деятельности?
– Это было в 1959 г. В Харьков приехал Евгений Евтушенко. Произвел он на меня колоссальное впечатление. Я понял, что существует другая литература – не только хрестоматийная, которая в школе заканчивалась на поэзии Маяковского. И вдруг я слышу поразительные стихи: открытые, гражданские, непривычные мне. Особенно запомнилось стихотворение «Мед». И я пошел в литературную студию, познакомился с творчеством Цветаевой, Ахматовой, Пастернака. Мне показалось, что школа меня обворовала и что это всё я должен был узнать на уроках русской литературы.

– Школа того времени обворовала не только вас…
– Вот-вот, целое поколение. И я предложил взять на себя нагрузку вожатого-производственника в школе. Тогда я работал в НИИ. Когда я стал заниматься с детьми в группе продленного дня, то сделал первые педагогические выводы. Во-первых, я понял, что дети любят загадки, потому что им важно не только слушать, но и участвовать в литературном процессе. Я понял, что стихи могут стать средством общения и сближения взрослых с детьми. Я также обратил внимание на то, что ученики 5–7-х классов, когда им читают литературное произведение, не интересуются им. Но как только я организовывал литературные игры, дети принимали в них активное участие.
И вот два вывода: маленькие дети воспринимают стихи как возможность общения с взрослыми, а интерес к литературе пропадает где-то с четвертого класса. Мне показалось, что методисты чего-то не учитывают и нужно разработать новую методику. Вот тогда я открыл первую детскую литературную студию: накапливал опыт, придумывал игры с детьми. Затем я вел литературную студию в харьковском Дворце пионеров. Первый год преподавал по выходным, продолжая работать инженером. А через год попросил у своей жены разрешения уволиться и заняться только литературно-педагогической работой. Это был 1963 г.

– Это был рискованный шаг?
– Это был непростой шаг. К тому времени меня повысили в должности до старшего инженера и я успел запатентовать изобретение. Но пришлось выбирать. И я до сих пор благодарен своей жене Элле, поддержавшей меня в этом решении.

– У вас в это время уже подрастала дочь. Чем увлеклась она?
– Наша Оля с пяти лет ходила во Дворец пионеров в кружок шашек. И это оказалось для нее не просто увлечением. На первых порах я выигрывал у нее, а затем дочка ушла далеко вперед. Она была четырехкратной чемпионкой мира по международным шашкам и многократной чемпионкой СССР. Сегодня Ольга живет в Хайфе, создала школу личностного развития и ведет тренинговые программы.

– Вадим Александрович, а когда получила признание ваша методика обучения детей и в чём она заключается?
– Это было в начале 1990-х, когда о методике узнали в Москве и мы получили субсидии на ее разработку. Наша методика называлась НЛО, что означает «начальное литературное образование». Я посчитал, что литература в начальной школе должна стать первым предметом, который формирует у ребенка потребность и способность выбирать. Даже если в хрестоматию вошли самые лучшие стихи и сказки, у детей нет выбора, и у них не формируется вкус и индивидуальный интерес. И была разработана модель мировой библиотеки детской литературы – пять книжных полок в классе. На первой полке стихи, на второй – сказки, на третьей – рассказы и повести, на четвертой – собрания сочинений отдельных авторов, которые работали в разных жанрах. Первым на этой полке я поставил Самуила Маршака, затем – Льюиса Кэрролла, Редьярда Киплинга. И пятая полка – мозаика: на ней детские альманахи, журналы, а также басни, мифы, пьесы. Дети, получая раз в пять больше произведений, чем в хрестоматии, имели возможность выбирать. Так литература во всём своем разнообразии приходила в их жизнь.

Почему «Лошадь» сослали в Сибирь
– Поговорим о вашей поэзии. Ваша первая книга «Глупая лошадь» вышла в Новосибирске. Так далеко от Харькова! Почему вашу «Лошадь» сослали в Сибирь?
– В действительности «Глупая лошадь» была уже моей четвертой книжкой детских стихов, просто именно она стала известной. Первые три маленькие книжки вышли в Москве в издательстве «Малыш». А с «Глупой лошадью» получилась любопытная история. Борис Заходер, с которым я был дружен, познакомил меня с редактором издательства «Детская литература». Ему понравились мои стихи. А через полгода я получил от редактора письмо: «Ваша книга у нас не может быть напечатана». Я понимаю, что на него было давление сверху: поэт с фамилией Левин центральному московскому издательству не подошел. Заходер отнес мои стихи в «Литературную газету». И вскоре они были там опубликованы. А как-то ко мне попала детская книжка донецкого автора Семена Когана, изданная в новосибирском издательстве. И я послал туда подборку стихов «Глупая лошадь». Письмо попало к главному художнику издательства Спартаку Калачеву, который сделал всё, чтобы пробить выход в свет этой книги. Он сам иллюстрировал ее. И книга быстро стала популярной. После ее публикации я познакомился с Сергеем и Татьяной Никитиными, которые запели мои песни.

– Рождение книжек привело вас в Союз писателей?
– Когда появились первые две книги, Харьковское отделение Союза писателей приняло меня в свои ряды. Но это ничего не значило без утверждения сверху, из Киева. А там меня благополучно проваливали со всеми рекомендациями, даже с рекомендацией Бориса Заходера, который написал: «Неужели Союз писателей Украины до отказа набит хорошими детскими писателями? До отказа Вадиму Левину?» Но и это не помогло. Десять раз в течение четверти века проваливали мою кандидатуру. Слава богу, что я не зависел от них. Кроме инженерного образования, приобрел профессию педагога, затем защитил кандидатскую диссертацию по психологии. И книжки мои понемногу увидели свет.

– Борис Заходер больше не пытался вам помочь?
– Это тоже очень интересная история. Он предложил мне обратиться к Сергею Михалкову. Я слышал, что это плохой человек, и по наивности своей подумал, что Заходер этого не знает. И осторожно спросил: «Борис Владимирович, а разве Сергей Владимирович – хороший человек?» Заходер ответил настоящим афоризмом: «Вадим, никогда не обращайтесь за помощью к хорошим людям. Хорошие люди ничем помочь не могут».

– Должен ли быть детский поэт немного детским психологом?
– Думаю, что да. Во всяком случае, он должен чувствовать ребенка в себе. Корней Чуковский рассказывал, что когда он писал детские стихи, то скакал и прыгал на одной ножке. Маршак великолепно чувствовал детей. Разве мог бы не понимающий детей человек написать следующие строки:
Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети,
Но всё же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.

Это блистательное понимание сути ребенка, открывающего для себя мир.

– Что для вас первично: поэзия или психология?
– Профессионально – психология. Сейчас я пишу гораздо больше методической литературы, чем детских стихов. Может быть, потому что младшая внучка уже выросла, а правнуки еще не появились.

– А «взрослые» стихи вам пишутся?
– Я издал небольшую книгу, когда оставлял Харьков. В нее вошли мои стихи для взрослых. Книга называется «Куда уехал цирк».

– Это стихотворение, ставшее популярной песней, писалось на заказ?
– Не совсем. Я вообще не умею работать на заказ. Делал это только для Сергея Никитина. Например, когда Сергей должен был создать песни к телефильму «Сэр Вальтер Скотт. Страницы жизни и творчества», то он позвонил мне прямо с Шаболовки и попросил написать стихи в английском стиле. И тогда родились многие баллады, в том числе «Мария-Анна», которую Сергей поет до сих пор.
А стихотворение «Куда уехал цирк», ставшее в исполнении Валерия Леонтьева популярной песней, появилось так. Мой добрый знакомый Валерий Харченко снимал фильм «Фантазии Веснухина». А так как в фильме много сцен с детьми, то Валерий попросил меня поработать с ним «переводчиком» с детского языка на взрослый. В фильме снимались известные актеры и славные детки. Всех уже не помню, запомнил мальчиков-тройняшек и Яночку Поплавскую – будущую Красную Шапочку. По сюжету фильма в город приезжает цирк, главный герой очень привязывается к нему, но в конце цирк из города уезжает. Вот к финалу я и написал песню «Куда уехал цирк». Правда, в фильме она не прозвучала: редактор посчитала ее слишком привязанной к сюжету. Там за кадром Алла Пугачева исполняет «Куда уходит детство».

– Как же ваша песня пробила себе дорогу к популярности?
– Когда я стал писать стихи, то решил спокойно относиться к тому, что меня не публикуют. Я решил, что если произведение хорошее, то оно пробьет себе путь в жизнь. И как-то ко мне обратилась редактор киевского телевидения с предложением послать ей тексты для молодых композиторов. Я послал несколько стихотворений, в том числе и «Куда уехал цирк». А его прочитал композитор Владимир Быстряков. Он поставил слова на пюпитр и тут же сыграл мелодию. Через некоторое время песню взял в свой репертуар Валерий Леонтьев. И должен вам сказать, что один период, когда у меня были перебои с работой, популярность этой песни материально помогала нашему семейному бюджету.

– Вадим Александрович, вы уже 13 лет живете в Германии. Как вам там живется?
– Мы живем в маленьком средневековом городе Марбурге. Там когда-то учился Ломоносов, там учился и был влюблен Пастернак. В этом городе есть даже немцы, которые прошли гиюр и стали иудеями, гораздо более ортодоксальными, чем мы, светские евреи. В целом в городе обстановка толерантная. Хотя думаю, что если бы антисемитизм не сдерживался властями, он мог бы и проявиться.

– А что в вашей жизни значит Израиль?
– Мы с женой Эллой бываем здесь почти каждый год. Здесь живут наши дочь с внучкой. Когда мы приезжаем в Израиль, то чувствуем себя дома. В Германии же мы в гостях.

– Вы продолжаете публиковаться в России?
– Конечно. Я даже стал лауреатом Литературной премии имени Корнея Чуковского. И вообще, я дожил до таких светлых времен, когда не я предлагаю свои произведения издательствам, а издательства ищут меня.

С Вадимом Левиным можно разговаривать бесконечно: о детях, о поэзии, вообще – о жизни. Но каждой беседе приходит конец. И тогда открываешь его книжки и продолжаешь общение…

Беседовала Лина ГОРОДЕЦКАЯ

Вадим Левин в «Живом журнале»

Подписаться на газету вы можете здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь.

Написать письмо в редакцию

Социальные сети