Сентябрь 30, 2016 – 27 Elul 5776
«Жидовский гений»

image

24 октября исполняется 105 лет со дня рождения Аркадия Райкина 

Мы предлагаем читателям «ЕП» воспоминания о великом артисте, написанные одним из его первых авторов (увы, также покойным). Публикуются с незначительными сокращениями.

«Жидовский гений» – так писали о Райкине в польских газетах. Стоило ему пересечь границу СССР, как рецензенты начинали повторять: «Приехал еврейский артист». Что это было: знаменитый райкинский сценический прием – мгновенная трансформация, смена масок? Ответ читатель может получить в Одессе: «Чтоб да, так нет». В «дружной» семье советских народов Райкин также числился «не то чтобы совсем русским артистом». Язык – не главное: Райкина, как и Чаплина, узнавали по глазам. Эффект райкинской трансформации – не в смене масок, а в том, как смех мгновенно трансформировался в грусть.
Вдруг смех обрывался: на сцене стоял сам Райкин, слегка склонив голову к плечу, и смотрел с древним как мир выражением глаз откуда-то – то ли из пустыни, то ли из-за черты оседлости. Мы лишь теперь до конца поняли – это был не комический, а великий трагический актер. Вот так, наклонив голову, он стоял на «лобном месте» в центре сталинской империи под неусыпным оком Сосо и Лаврентия… Это было почти самоубийство – маячить перед их взорами. На сцене у его ног разверзался ГУЛАГ, а не оркестровая яма. Но этого ни «на театре», ни в быту никто из нас не замечал – он всегда летел легко, изящно, как по паркету.
Говоря «еврейский артист», я ни в коем случае не имел в виду ничего местечкового. Когда он сбрасывал маску, посреди пустой сцены оставался одинокий джентльмен, подчеркивающий джентльменством свое одиночество. А ведь он был действительно единственный в своем роде. К тому времени, когда мы познакомились, еврейский театр, и не только Михоэлса, был уже стерт с лица советской земли. А Райкин и на русском языке был еврейским театром.
Я не хочу отодвинуть остальных артистов Театра миниатюр под руководством Райкина. Они сами наступали на горло собственной песне. Да и мы, авторы, вместе с ними «отыгрывали короля» (зритель не только не знал наших фамилий – он вообще не подозревал о нашем существовании). А между тем райкинские авторы: от Владимира Соломоновича Полякова и до Жванецкого – это тоже еврейский театр Райкина. Порой, подбирая авторов, Аркадий Исаакович ходил по краю пропасти. Так, Александр Хазин, попавший в доклад Жданова и постановление ЦК вместе с Ахматовой и Зощенко с клеймом «пошляк Хазин», был оформлен заведующим литературной частью.
Но всех – актеров, режиссеров, драматургов – Райкин жестко, даже жестоко подминал под себя. Его тяжелую руку мы испытали на себе при первой встрече. Нас с Володей Тихвинским представил Аркадию Исааковичу турецкий поэт Назым Хикмет. Его переводчица Муза Павлова привезла нас в Переделкино на литфондовскую дачу, где он тогда жил. Разговор носил какой-то польско-турецко-еврейский характер. Бежав из турецкой тюрьмы, Назым принял не советское, а польское подданство, потому что не хотел, чтобы с ним проделали то, что Сталин уже проделал с другими турецкими коммунистами. И, конечно, тут же выплыл анекдот о «затурканном еврее». А потом, как всегда, еврейский вопрос возобладал над всеми другими, и Назым завелся на анекдоты про пана Кона (в Польше и Чехословакии – аналог нашего Рабиновича).
Словом, вечер прошел в атмосфере антисоветчины. И когда на выезде с дачи нам преградила дорогу «Волга» и из нее вышли двое в кожаных пальто, я даже не очень удивился. Один, высокий (его лица я не разглядел) каким-то «засекреченным» голосом назвал мою фамилию и велел пройти в машину. Другой, приземистый, проделал то же самое с Тихвинским. Но тут мы их стали узнавать: это были поэт Гриша Поженян и… Райкин.
Их появление объясняется просто: мы рассказали Хикмету свою пьесу «Говорящая кукла». В НИИ игрушки ученые изобрели куклу, которая ничем не отличалась от директора института и говорила его голосом: «Посоветуемся с народом. Народ поможет, народ подскажет, народ – он знает кого куда». Только эти слова он твердит всем – даже жене в постели Ничего иного он не говорил, вот ученые мужи ничего иного и не изобретали. Но они защитили диссертации по говорящей кукле, доложили наверх о достижении и даже поручили плотнику сколотить для куклы ящик в натуральную величину. И вдруг приезжает комиссия по приемке. А куклы нет! И директор прячется от комиссии в ящике для куклы, а потом (весь второй акт) доказывает, что он не кукла. Но никто не верит, потому что он не находит слов, кроме «народ – он знает кого куда».
Назым решил, что этот сюжет – как раз для Райкина, и, ничего нам не говоря, позвонил ему. А жил Райкин, гастролируя в Москве, тоже в Переделкино, в Доме творчества. Там же и Поженян. Вот они по дороге за нами и заехали… В результате полнометражную пьесу мы сократили до миниатюры на восемь минут, но зато тоже в двух актах. Вскоре позвонил Райкин и могильным голосом сообщил:
– Я у Льва Абрамовича (литературный материал он испытывал на Кассиле). Мы тут все очень смеялись. Я это беру.
Мы были счастливы… минут десять. Вдруг он снова звонит. На этот раз действительно смеется:
– Оказывается, там был еще и второй акт. Руфь Марковна (Рома, жена Райкина) нашла еще какие-то бумажки. Но это не имеет значения.
Конечно, мы жаждали увидеть, что получится из нашей пьесы в исполнении Райкина. И если вы думаете, что мы что-то увидели… Сценка называлась «Фиг» – фабрика игрушек. Только в одном месте спектакля нам почудилось «что-то около». Я был так расстроен, что до сих пор не помню, говорил ли он вообще что-то наше. Но одно запомнилось: Райкин – не исполнитель, а творец. Хоть и не бог, но высшей пробы профессионал. И пока мы не разгадали профессиональные секреты райкинского театра, все, что могло остаться от нашей драматургии, – это только «Фиг».
Среди эстрадных авторов ходила байка о том, как артист-разговорник работает с автором.
– У меня, – говорит артист, – родился гениальный ход для интермедии. Выходим мы с партнером. Я даю убойную репризу – публика помирает с хохоту. Он дает еще более убойную – в публике вообще сплошная ржа. И тогда я «на точку» отмачиваю такое, что публика писает жидким гелием… – словом, номер самоигральный. Тебе, автору, остается всего ничего: придумать эти репризы.
Предполагалось, что и для Райкина надо репризить по этой байке. Тем более что он говорил:
– Мне приходится бегать наперегонки с самим собой. Первый номер должен быть самый смешной, чтобы зритель завелся. Второй смешнее первого, иначе они вообще не станут смеяться, и дальше по нарастанию, так, чтобы самое смешное – в конце первого отделения, иначе второе отделение не захотят смотреть. А второе отделение должно быть намного смешнее первого, в нем самый последний номер должен намного перекрыть все предыдущие, иначе в следующий раз люди вообще не придут.
Это у него называлось «раскладывать пасьянс». И мы, конечно же, изо всех сил старались рассмешить зрителя, а Райкин глядел на нас сонными глазами… Пока рабочие Тулы не подарили ему самовар.
Мы сидели в Ленинграде в нетопленом номере гостиницы «Европейская» и срочно «доводили» что-то к выпуску райкинского спектакля, не успевая ни позавтракать, ни пообедать, я уж не говорю «за ужин»… Как вдруг является райкинский администратор Жак Адольфович Длугач.
– Вы обедали?
– Нет.
– Правильно сделали. Сегодня вы ужинаете у Аркадия.
И вот мы на Васильевском в не очень просторной квартире. Взглянув на накрытый стол, мы пожалели, что не пообедали и не поужинали в гостинице. Нас пригласили к чаю. На столе были конфеты, печенье, торт и самовар.
– Электрический, – пояснил Аркадий Исаакович, – рабочие подарили в Туле. Я его еще не включал, сейчас на вас испробуем.
Лучше бы это был электрический стул, тогда мы бы не столь нетерпеливо ждали, когда он наконец сработает. А самовар все никак не закипал. До полночи. В гостинице уже закрыли ресторан…
– Странно, – сказал Райкин, – почему он не закипает?
Руфь Марковна заглянула под стол:
– Потому что ты его включил в радиорозетку.
Так вот, за те два часа, пока самовар был включен в радиорозетку, Аркадий Исаакович успел нам растолковать, как надо писать для Райкина:
– Не делайте мне смешно. Ищите проблему. А смешно я и сам сделаю.
Это изречение заняло несколько секунд, остальное время он кормил нас готовыми проблемами, которые нам якобы предстояло искать.
Помните монологи строителей? Там каменщик-татарин делал «пирикур», пока «раствор йок», а слесарь-украинец «не догвинчивал крант на две гвинтки», чтобы сорвать свой «бутыльброд» с будущего жильца. Этого сантехника Райкин сначала отмел:
– Так не бывает, чтоб один и тот же слесарь и строил, и ремонтировал.
Райкин был неумолим… пока не споткнулся о словечко «какчество». Мы думали, он и его выбросит, потому что оно не свойственно украинскому языку, а почерпнуто из лексикона евреев-портных. Но именно тут Аркадий Исаакович учуял что-то и как сел на это словечко, так и не захотел слезать: придумал и «рекбус», и «кроксворд», а главное, вытянул всю «большую промблему»: «Государство мне платит за коликчество, а за мое какчество будешь платить ты, жилец».

Марк АЗОВ

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном или электронном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету в печатном виде вы можете здесь, в электронном виде здесь, купить актуальный номер газеты с доставкой по почте здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь

Социальные сети