В Нью-Йорке в возрасте 103 лет умерла внучка Шолом-Алейхема  

24 июля в своем пентхаусе на Парк-авеню в Манхэттене умерла Бел Кауфман, внучка классика еврейской литературы Шолом-Алейхема. Ей было 103 года.
Бел была известна не только благодаря знаменитому дедушке. В 1965 г. вышла в свет ее книга «Вверх по лестнице, ведущей вниз», более года продержавшаяся в списке бестселлеров газеты The New York Times и распроданная в количестве более 6 млн экземпляров. Книгу, в которой описаны «хождения по мукам» педагога обычной средней школы Нью-Йорка, перевели на два десятка языков, включая русский. Она была экранизирована Робертом Маллиганом, а сама Бел Кауфман написала на ее основе пьесу. Вторая книга Кауфман – вышедший в 1979 г. роман «Любовь и всё прочее» – прошла почти незамеченной. А в 2004 г. Бел с соавторами выпустила иллюстрированную книгу воспоминаний о детских годах в Одессе.
Бел Кауфман родилась в 1911 г. в Берлине, где ее отец Михаэль изучал медицину. Ее мать Лала Рабиновиц-Кауфман была старшей дочерью Шолом-Алейхема и также занималась литературной деятельностью. Детство Бел прошло в Одессе, а в 1917 г. революция заставила Кауфманов уехать в США.
В 1934 г. Бел с отличием окончила колледж, два года спустя получила в Колумбийском университете степень магистра по английскому языку. Учителем она стала не сразу: из-за сильного русского акцента Бел несколько раз проваливали на устном экзамене. Девушка не только добилась своего, но в 1960-е гг. стала самым острым критиком системы школьного образования в США. Работу свою она любила и до самой смерти продолжала читать лекции и оставалась почетным председателем отделения изучения языка идиш Колумбийского университета.
Нашему постоянному автору Сэму Ружанскому, живущему в США, дважды доводилось брать интервью у Бел Кауфман. Мы предлагаем вашему вниманию фрагменты этих бесед.

«Еврей среди евреев никогда не потеряется»
В 2002 г., накануне 86-й годовщины со дня смерти Шолом-Алейхема, я решил познакомить читателя с духовным завещанием великого писателя (см. ниже) – документом, в котором он подводит итоги своей жизни и определяет моральные принципы, которыми руководствовался сам и придерживаться которых завещает своим наследникам. Я подумал, что было бы очень хорошо, если бы это духовное завещание прокомментировала внучка Шолом-Алейхема, писательница Бел Кауфман. Поборов внутреннее сомнение, я – тогда еще начинающий журналист – набрал телефон Бел и, когда на другом конце сняли трубку, еле выдавил:
– May I speak to Mrs. Bel Kaufman?
– It is me, speaking! – услышал я в ответ.
Я представился и сказал, что я под большим впечатлением от завещания Шолом-Алейхема, но мой слабый английский не позволяет мне выразить свои чувства. И был поражен, услыхав на чистом русском языке:
– Тогда мы можем говорить с вами по-русски, это будет намного удобнее.
После этой фразы беседа потекла так свободно, будто мы были знакомы не первый день, и согласие на интервью было быстро получено.
– Ну, вот и чудно, мой милый, – подвела Бел итог беседы. – Как говорят в Одессе, до пока!
Подошел назначенный день, и вот я беседую с Бел Кауфман.
– Пожалуйста, несколько слов о том, как из завещания Шолом-Алейхема было выделено в отдельную часть то, что в Америке принято называть Ethical Will – духовное завещание.
– В качестве отдельного документа оно появилось очень давно. Вы знаете, что каждый год люди собирались в годовщину смерти Шолом-Алейхема. Эту традицию начала моя бабушка Ольга Рабинович. В этот день в ее маленькой квартире собирались родственники, друзья, знакомые. Потом мы стали собираться у моей тети Маруси, затем у меня или у моего брата. Со временем места в квартирах стало не хватать, и мы стали собираться в ближайшей синагоге. Первым делом, как Папа (так Шолом-Алейхема называли все члены его семьи. – С. Р.) и просил, мы читали его завещание. И, конечно же, ту его часть, которая относится к духовным ценностям. Так постепенно и появился документ, который был опубликован в американской печати как Ethical Will – духовное завещание Шолом-Алейхема.
– Ваш дедушка просил, вспоминая его, читать не только кадиш, но и его самые смешные рассказы. Какие из его произведений вы чаще всего читали?
– Обычно их читают 4–5 человек, поэтому мы выбираем самые короткие и самые смешные. Например, «Три города», «Мотл в Касриловке», «Мотл в Нью-Йорке», отдельные места из «Менахема-Мендла» или, скажем, «Ханукальные деньги». Эти произведения в разное время читали разные актеры, и люди смеялись. Смеялись и вспоминали его: он ведь хотел, чтобы его вспоминали «мит лафн».
– Шолом-Алейхем, как и Пушкин, мечтал о нерукотворном памятнике – о широком издании и чтении его книг. Сбылась ли его мечта, в частности в Америке?
– Он всегда говорил: «Самым лучшим памятником для меня будет, если люди будут меня читать». В одном из писем моей маме он писал, что хотел бы, чтобы его читали и на английском языке, чтобы его пьесы поставили в Нью-Йорке. Он писал: «Мои глаза это не увидят. Может быть, твои увидят?» И наши глаза увидели.
– Бел, а как вашей семье удалось соблюсти просьбу Папы и сохранить еврейство?
– Мы всегда говорили с Папой только по–русски. Но когда мы приехали в Америку, то мы с мамой специально пошли в «идиш–шул», чтобы улучшить свои познания в мамэ-лошн. Мы, конечно, понимали идиш, потому что, когда Папа заканчивал рассказ, он собирал нас и читал его. Мы были его первыми слушателями и всегда дрались за то, чтобы сидеть ближе к нему.
Недавно меня спрашивали в Монреале: «Почему писатель, творивший на идиш, не говорил на нем дома?» И я объясняла, что мы жили не в штетле, а в больших городах – Москве, Киеве, Одессе, где еврейская интеллигенция предпочитала говорить по-русски. Когда Шолом-Алейхем просил нас сохранить свое еврейство, он имел в виду не язык, а то, что он называл «идишкайт».
– Сохранили ли это ваши дети и внуки?
– Да, мои дети и внуки сохранили приверженность и любовь ко всему еврейскому. Как могло быть иначе, когда они выросли в такой семье?!
– А как вам удалось сохранить такой чудесный русский язык? Вы же приехали в Америку ребенком. А сейчас мы наблюдаем, как дети иммигрантов на глазах теряют русский язык.
– Моя мама говорила, что она пожертвовала своим английским для того, чтобы я и мой брат не забыли русский. И всю жизнь в Америке у нас в семье говорили только по-русски.
– Как бы вы хотели, чтобы читатели отметили память Папы?
– Когда мы были детьми, он говорил мне и моей кузине Тамаре: «Вот эту гору я подарю Тамарочке, а это озеро – Беллочке». Когда я выросла, то поняла, что его подарок был гораздо важнее озера в Женеве: он оставил нам в наследство любовь к простым людям и возможность посмеяться даже над своими бедами. Вот если бы люди следовали этому его совету, то это и было бы лучшим способом почтить его память. Я лично это реализовала не только в своей жизни, но и в своей книге. И когда она вышла и критики написали, что у меня тот же тонкий юмор и гуманизм, то это было так, как будто сам Шолом-Алейхем мне сказал: «Ты тоже можешь писать».
– Расскажите немного о деятельности Фонда Шолом-Алейхема.
– Одним из самых крупных его достижений в последние годы была организация фестивалей Шолом-Алейхема. Так, они два года подряд проходили в Киеве. Во время одного из них мы посетили Переяслав-Хмельницкий – родину Папы. Это было просто чудо! Нас так хорошо принимали! Там, конечно, осталось очень мало евреев, но трудно передать, что там делалось, когда узнали, что приехала внучка Шолом-Алейхема! Нас встретил мэр, мы пошли в Музей Шолом-Алейхема и в домик, где он жил. Я ходила по улицам, по которым ходил он! Это было так трогательно! Вы, конечно, знаете, что украинская земля пропитана еврейской кровью – погромы, Бабий Яр... И так приятно было видеть в Киеве памятник Шолом-Алейхему и пьесу, идущую на идише. И еще было мило и немного смешно: украинские солдаты пели для нас еврейские песни на идише. И так у них это мило получалось!
В Америке фонд проводит вечера и встречи, посвященные творчеству Шолом-Алейхема. По инициативе фонда одна из площадей Нью-Йорка названа именем Шолом-Алейхема. Мы хотим, чтобы такие площади памяти появились еще в 18 крупных городах США. Фонд также выделяет гранты молодым писателям и деятелям искусства.
– В одном из интервью вы сказали, что думаете написать книгу «Ответы на письма Шолом-Алейхема»...
– Эту книгу все ждут, а я пока... репетирую. Недавно я выступала в Институте еврейских исследований. Это выступление называлось «Дорогой Папа!». На большом экране были фотографии, на которых изображены я с ним, памятник и его письмо ко мне: «Дорогая Беллочка, я хочу, чтобы ты поскорее выросла и научилась писать письма...» И я как будто говорила с Папой: «Дорогой Папа, вот я и выросла и, спустя 87 лет после того, как ты мне написал это письмо, я научилась писать и я хочу ответить тебе...» Когда я так выступаю, то как бы отвечаю на его письма. Я ему рассказываю, что было после его смерти со всеми нами. Я не обращаюсь к публике – я говорю с Папой, а публика как будто присутствует при этом... Если бы я не была такой ленивой, то я бы и сейчас писала. Но пока я ленива.
– Ни за что не поверю. Вы ведь в свой 91 год находите время и силы ходить на танцы!
– А вы можете не дышать? И вообще, как можно жить без Пушкина и без танцев?
– И, наконец, последний вопрос: что бы вы пожелали читателям?
– Я бы им пожелала главным образом мира. Мира Израилю – это ведь сейчас самое тяжелое переживание для всех нас. Я бы пожелала всем читателям смотреть на свою судьбу с улыбкой и видеть что-нибудь смешное даже тогда, когда тяжело на сердце. И, как завещал нам Шолом-Алейхем, любить друг друга и не забывать, что мы евреи. Как он любил повторять: «Еврей среди евреев никогда не потеряется»

Мейл Шолом-Алейхему
Второе наше интервью состоялось накануне 100-летнего юбилея Бел Кауфман. Тогда я по заданию одного из русскоязычных американских изданий организовал и провел виртуальную встречу главных редакторов и журналистов ряда популярных еврейских изданий с внучкой Шолом-Алейхема. Правда, на сей раз Бел попросила разрешения отвечать по-английски.
Евсей Цейтлин, редактор ежемесячника «Шалом», Чикаго: – Глубокоуважаемая Бел, можете ли вы коротко сформулировать главный урок своей долгой жизни? И второй вопрос: не могли бы вы дать напутствие своим молодым коллегам – еврейским литераторам?
– Главный урок моей долгой жизни? Смейтесь! Видеть абсурд, помпезность и смеяться, смеяться над собой, смеяться даже тогда, когда вы столкнулись с несчастьем. Что касается совета молодым писателям, то могу сказать одно: пишите и переписывайте, и снова пишите и переписывайте, и так до тех пор, пока не проявится ваш собственный голос. Сокращайте и уточняйте, и снова сокращайте. В своей книге «Вверх по лестнице, ведущей вниз» я сократила целую страницу о расовых предрассудках до одной фразы мальчика: «Можете ли вы по моему почерку сказать, белый я или нет?»
Сэм Ружанский, публицист, Нью-Йорк: – Как организатор встречи позволю себе задать целых три вопроса. Первый: какое событие вы считаете самым главным в вашей жизни? Второй: известно, что вы много времени уделяете организации мероприятий по увековечению памяти Шолом-Алейхема. Не могли бы вы назвать наиболее успешные из них? И последний: над чем вы сейчас работаете?
– Один из самых важных моментов в моей жизни: я, молодая учительница-практикантка, стою перед классом и вижу глаза детей, глядящих на меня и ожидающих, что я сейчас скажу им что-то очень важное, что может изменить их жизнь. Именно в тот момент я осознала, что это станет моей профессией. На второй вопрос отвечу так. Фондом Шолом-Алейхема руководит мой муж Сидней Глюк. Он занимается продвижением идишской культуры и произведений Шолом-Алейхема. В частности, он организовал в ряде городов Украины фестивали, посвященные творчеству Шолом-Алейхема. И, наконец, ваш третий вопрос. В настоящее время я очень занята – готовлюсь (и это в мои 99 лет; если бы мне было хотя бы 98) – к новой карьере: буду читать курс еврейского юмора в Hunter College. Одновременно пишу мемуары (если не сейчас, то когда?) и готовлю материалы для документального фильма обо мне.
Яков Басин, историк, публицист, Иерусалим: – Что, по вашему мнению, еврейский народ должен еще сделать для увековечения памяти Шолом-Алейхема и пропаганды его творчества среди современных читателей, учитывая исчезновение разговорного идиша и захват Интернетом и телевидением практически всей читательской аудитории?
– Если б я знала ответ на этот вопрос, я бы забралась на крышу и вещала оттуда всему миру. Было бы великолепно, если бы идиш проник в Интернет и другие электронные СМИ. Что касается пропаганды произведений Шолом-Алейхема, то я счастлива тем, что они переведены на многие языки.
Аркадий Ваксберг, писатель, Париж: – Неужели действительно на наших глазах умирает изумительный, выстраданный еврейской диаспорой, поражающий своей музыкальностью, лиризмом, философской глубиной, сплавом иронии и печали язык идиш, на котором создана блистательная литература? Может ли существовать литература на идише, если исчезает читатель, на нем говорящий?
– Я более оптимистично отношусь к судьбе языка идиш и литературы на нем. Быть может, это связано с тем, что я не могу себе представить, что он исчезнет. В конце концов, имеются еврейские школы и университетские курсы. И я с радостью вспоминаю, что Исаак Башевис Зингер произнес свою Нобелевскую речь на идише.
Леонид Радзиховский, журналист, Москва: – Скажите, пожалуйста, что изменилось в США и в мире по сравнению с вашей юностью? Какие перемены вас пугают, какие вселяют оптимизм?
– С дней моей юности в мире произошло много изменений. Наркотики, жестокость и насилие, чудеса электроники и всемирная сеть коммуникаций, проблемы экологии, некоторые из которых весьма устрашающие, – это наиболее заметные из перемен. Я полагаю, что новое поколение найдет пути, как со всем этим справиться.

Леонид Школьник, гл. редактор еженедельника «Мы здесь», Нью-Йорк: – Бел, если бы можно было написать электронное письмо дедушке, что бы вы сказали ему в десяти словах об этой жизни?
– В десяти словах? Это невозможно! Мне необходимо по крайней мере десять страниц! Шолом-Алейхем любил всё, что связано с процессом создания произведений: ручки, карандаши, ластики и т. п. Он был бы поражен сегодняшним набором изумительных электронных устройств для печатания текстов. И его всё интересовало. Однажды он проделал огромный путь только для того, чтобы увидеть одну из первых пишущих машинок.

Танкред Голенпольский, главный редактор «Международной еврейской газеты», Москва: – Что думает внучка великого писателя на идише о том печальном состоянии языка, на котором говорили, пели и читали наши родители? Не беспокоит ли вас тот факт, что и в Израиле язык, не сгоревший в печах Освенцима, находится в плачевном состоянии?
– Я чувствую то же, что чувствуют все любящие идиш, его литературу и культуру, – грусть и беспокойство. Похоже, что этот язык уничтожается или по крайней мере унижается. Я говорю «похоже», потому что я твердо верю, что он не умрет. Более того, с помощью организаций еврейской культуры, школ, университетов и отдельных языковых классов он выживет, он обязан выжить!

Юрий Шерлинг, театральный режиссер, Москва: – Настанет час, и все мы уйдем из этого бренного мира. Вы счастливы оттого, что ваша жизнь – это еврейство, что вы – еврейка в полном смысле этого слова?
– Мой ответ однозначен: да, счастлива.
Лариса Токарь, главный редактор журнала «Алеф», Москва: – Расскажите, пожалуйста, о самом ярком впечатлении от вашего личного общения с Шолом-Алейхемом.
– Когда мы были с ним вдвоем, мне всегда было очень хорошо. Особо мне запомнилось, что как-то раз, когда мы гуляли по Женеве, он сказал мне, что чем я крепче буду держать его руку, тем лучше он будет писать. По-видимому, я очень крепко держала его за руку.

Сэм РУЖАНСКИЙ

ЛЮБИМЫЙ АНЕКДОТ БЕЛ КАУФМАН
Трое заходят в бар. Француз говорит: «Я устал и умираю от жажды. Я должен выпить вина». Немец: «Я устал и умираю от жажды. Я должен выпить пива». Еврей: «Я устал и умираю от жажды. Я, должно быть, страдаю от диабета».

Написать письмо в редакцию



Духовное завещание Шолом-Алейхема

Сегодня огромное несчастье обрушилось на мою семью: умер мой старший сын Миша (Михаил Рабинович). Вместе с собой он унес в могилу часть моей жизни. Поэтому всё, что мне теперь остается, это только заново переписать мое завещание...
Где бы я ни умер, похороните меня не среди богачей и знаменитостей, а среди простого еврейского люда, рабочих, среди самых обыкновенных людей, так, чтобы мое надгробие украшало бы их простые могилы вокруг моей, а их простые могилы украшали бы мою, так же как простой народ был украшением своего народного писателя при его жизни. Никакие титулы или панегирики не должны быть высечены на моем надгробном памятнике – лишь только имя Шолом-Алейхем на одной стороне и краткое посвящение на идише – на другой.

И не должно быть никаких споров и обсуждений среди моих коллег, которые для того, чтобы увековечить память обо мне, пожелали бы установить памятник в Нью-Йорке. Я не смогу спокойно лежать в могиле, если мои друзья затеют такую глупость. Лучшим монументом для меня будет, если мои книги будут читать, если среди наших людей найдется покровитель литературы, который будет издавать и распространять мои книги на идише и других языках, что позволит людям читать мои произведения, а моей семье – жить в достоинстве. Если я не удостоился этой чести в течение своей жизни, то, может быть, я удостоюсь таковой после моей смерти. Я покидаю мир в полной уверенности, что общество не покинет моих сирот.

В день похорон, затем в течение всего первого года, а далее ежегодно в годовщину моей смерти моим оставшимся сыну и зятьям следовало, если они, конечно, к этому расположены, читать по мне кадиш. Но если они не захотят это сделать или это окажется против их религиозных убеждений, то они смогут выполнить свой долг по отношению ко мне, собравшись вместе с моими дочерьми и внуками и добрыми друзьями, чтобы прочесть это завещание, а также по их выбору прочесть вслух на том языке, который они лучше понимают, один из моих действительно веселых рассказов. И пусть мое имя будет лучше помянуто со смехом, чем не помянуто совсем.

Мои дети и дети моих детей вольны иметь любые взгляды или убеждения, какие только пожелают. Об одном я умоляю их – беречь свое еврейское происхождение. Если кто-то из них отречется от своего происхождения и перейдет в другую веру, то он/она исключает себя из моего завещания и «нет им доли и участия в среде их братьев».
Мое последнее желание – я прошу своих наследников и молю своих детей: окружите заботой вашу мать, скрасьте дни ее старости, усладите ее горькую долю, утешьте ее разбитое сердце. И не надо меня оплакивать – наоборот, вспоминайте меня с радостью и, самое главное, живите в мире друг с другом, не таите зла друг на друга, помогайте друг другу в тяжелые минуты, думайте время от времени и о других членах семьи. Жалейте бедных и, когда позволят обстоятельства, уплатите мои долги, если таковые окажутся. Дети, несите с честью мое так трудно заработанное еврейское имя, да хранит вас Бог на небесах. Аминь!
Шолом, сын Менахем-Нохума, Рабинович (Шолом-Алейхем)
Перевод с английского С. Ружанского, согласован с Бел Кауфман

Похороны Шолом-Алейхема

Эпитафия
Она, как и завещание, была написана Шолом-Алейхемом на идише. Ее текст на идише и иврите высечен на примогильном памятнике:

Здесь в мире покоится просто Еврей,
Он книги на идиш писал для людей.
В них юмор народа царит что ни лист,
Поскольку писатель он был юморист.
С насмешкой и шуткой по жизни шагал,
Иронией смеха весь мир бичевал.
А мир веселился, не видя сквозь грезы,
Что он, горемычный, смеется сквозь слезы.
Но в час, когда люди смеялись вокруг,
Забыв про тревоги, забыв про недуг,
Он тайно от всех одиноко страдал,
И это Всевышний один только знал!

Написать письмо в редакцию

Социальные сети