Июль 25, 2014 – 27 Tammuz 5774
Довлатов forever

image

Русского писателя увековечат в Нью-Йорке  

Любимый автор не обязан быть гением.
Ибо гений недосягаем, как пик Коммунизма. Гений дает ответы на все проклятые вопросы и может метафизически засадить в глаз, настаивая на безальтернативности непротивления злу насилием. Гений нетерпим и всеведущ: он знает истинную мужицкую правду и легко предсказывает грядущую политическую судьбу Константинополя. Гений учит, как жить не по лжи и в чём смысл такой жизни.
Имею в виду, конечно, прозаиков, преимущественно наших.
У любимого писателя иные предпочтения и заслуги. Он чужд морализаторству. Проклятые вопросы бытия наполняют его взгляд недоумением и тоской. Что касается высшей правды, то он ее не знает и знать остерегается.
Он скромен. Он полагает, что знает себе цену: «Бог дал мне именно то, о чём я всю жизнь его просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят». А потом он умирает в 48 лет, на пороге славы, что описано в замечательных стихах:

И всяк его шутке смеется,
И женщины млеют при нём,
И сердце его разорвется
Лишь в пятницу, в августе, днем.

Но тут он ошибается, о чём уже никогда не узнает: насчет добавки.
Ранняя смерть, да еще такая русская, в запое, в Нью-Йорке, превратила его, автора довольно известного, в писателя знаменитого и любимого. Разумеется, речь тут идет не только о смерти. Просто трагический его уход сделал явным для многих то, что при жизни писателя понимали единицы. Он не был гением, но был наделен тем особым даром, который способен иногда поднять «рядового литератора» до тех высот, где обитают лишь небожители.
Даром, притягивающим любовь.
Бродский писал о нём: «Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы, на каденции авторской речи». Добавим: на подлинной музыке этой речи и на интонации, которую узнаешь по звуку голоса, по звучанию инструмента, как в джазе, который он так ценил.
Любимый писатель по России не тосковал, особенно в Каляевской тюрьме, и свободу воспринимал трезво, тем более в Америке. «Потому что свобода равно благосклонна и к дурному, и к хорошему. Под ее лучами одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана», – писал он задолго до отмены цензуры в СССР и массового увлечения травой. Он принадлежал к поколению, чье взросление пришлось на эпоху крушения всякой идеологии и веры. Когда человек остался наедине с собой и безутешным пейзажем за окнами. А средством сопротивления этой эпохе стал цинизм.

Илья МИЛЬШТЕЙН

Полностью эту статью вы можете прочесть в печатном выпуске газеты «Еврейская панорама».

Подписаться на газету вы можете здесь, заказать ознакомительный экземпляр здесь.

Написать письмо в редакцию

Социальные сети